Георгий Ефремов: «Я не могу не переводить – это болезнь такая»

Быть может, малозаметно для русской культурной общественности, но в Литве нынче осенью состоялось очень значимое событие: ежегодная премия имени Святого Иеронима за лучшие переводы с литовского языка была вручена русскому переводчику Георгию Ефремову.

Ничего подобного в нашем государстве за последние четверть века не происходило, хотя именно Ефремов за сорок лет своей почти непрерывной литературной деятельности перевёл на русский язык большинство из того, чем по праву гордится литовская литература как в прошлом, так и в настоящем: от стихотворений Антанаса Страздаса до пьес и романов Марюса Ивашкявичюса, от фундаментальной «Истории Литвы» (с древнейших времён до 1569 года) профессора Эдвардаса Гудавичюса до не менее фундаментальных трудов историка древней литовской литературы Альгиса Бучиса.

Мы решили воспользоваться уникальным случаем и, помимо поздравления лауреата, обсудить с ним его долгий и извилистый путь к переводческому пьедесталу, а также нынешнее состояние литовско-русских литературных связей.

Необходимое пояснение: в силу нашего давнего знакомства мы Георгием Ефремовым давно на «ты».

От св. Иеронима до Евросоюза

- Почему премия переводчику носит имя святого Иеронима?

• Эту литовскую премию учредили лет 6-7 назад. Святой Иероним – переводчик Ветхого и Нового завета на латинский язык, один из самых образованных Отцов Церкви. Он интересен и тем, что чудесным способом умел приручать диких животных - его всегда изображают рядом с покорным львом. День смерти св. Иеронима – 30 сентября - в 1991 году Международной федерацией переводчиков был объявлен Международным днём переводчиков, покровителем которых он считается.

- С одной стороны, цена и спрос на переводчиков в последнее время как будто растёт: в одном Евросоюзе их теперь, как когда-то курьеров у Гоголя – «сорок тыщ».

• Уж точно больше, чем сочинителей текстов.

- С другой стороны – не знаю, как для тебя – эта профессия (в особенности, что касается переводов на русский язык) сильно девальвировалась. В советские годы требования к переводу любого текста на русский язык у издателей были очень высоки. Вполне возможно, это происходило отчасти потому, что тон этому творческому ремеслу задавали – далеко не всегда по своей воле – те прекрасные поэты, которых годами не печатали: Ахматова, Мандельштам, Тарковский, Бродский, Самойлов, Липкин и т.п. Все они, чтобы просто выжить, активно работали как переводчики. И держали высоту всего цеха в целом.

В каком состоянии, на Твой взгляд, находится сейчас состояние литературных переводов и, в частности, переводов на русский язык?

• Знаешь, в моей голове сложилась иная картина. В последнее время упало всё вместе, с количественной и качественной верхней планкой нижняя упала тоже. Дело в том, что перевод перестал быть хорошей кормёжкой, и оттуда сразу ушло огромное количество халтурщиков. А те люди, на которых мне в юности приходилось равняться, и на которых я равняюсь по сей день – ведь ещё живы такие изумительные переводчики как Павел Грушко, Евгений Солонович, всего год назад от нас ушёл Анатолий Гелескул - они как работали, так и работают, абсолютно независимо от того, платят им или нет, и от того, каков статус их дела в условном общем списке профессий. Так что, по большому счёту, ничего не изменилось. Даже стало лучше, я считаю.

Остались верные рыцари. А поскольку это перестало приносить серьёзные доходы (впрочем, несерьёзные тоже), то теперь можно спокойно делать то, что тебе нравится, а не заниматься конъюнктурой, которая была привнесена со стороны.

Как любовь до Вильнюса и до профессии довела

- Как бы ты оценил развитие или просто ход литовской литературы, по крайней мере, за те годы, что ты её переводишь, т.е. с 1969 года, когда появился в печати твой самый первый перевод?

• Это было стихотворение Римантаса Ванагаса под названием «Марихуана».

- Оба-на! Вот с чего ты, оказывается, начал.

• Это не я начал – это Ванагас так начал. Перевод мне заказали, и он был напечатан в газете «Комьяунимо тиеса», выходившей параллельно на литовском и русском языках. Ванагас напечатал своё стихотворение в литовском номере, а мне заказали его перевод на русский. Стихотворение было про загнивающие нравы и о том, как от этого страдает западная молодёжь. Ванагас побывал, кажется, в Западной Германии, и в Гамбурге встретился с какими-то обкуренными ребятами. И это его, видимо, так потрясло, что он написал своё произведение. Между прочим, красивое стихотворение – написано оно было примерно по такому же шаблону, как стихи А.Вознесенского: «Я героиня / самоубийства и героина…». У Ванагаса слово «марихуана» интересно рифмовалось, и всё стихотворение было ею как бы насквозь пропитано, и даже интонационно передавало какую-то степень безумия. Так что, мне повезло, я интересно дебютировал в 17 лет как переводчик, войдя в литовскую литературу вместе с молодым тогда Ванагасом.

- В 17 лет ты же, кажется, только-только приехал в Литву?

• Да, в июне закончил школу в Москве, где жил с рождения, а в августе уже переехал в Литву, поступил в пединститут, и стал ходить по разным редакциям, предлагая свои услуги как начинающий автор.

- Как переводчик?

• Нет, переводчиком я тогда себя не считал, представлялся поэтом – «вот что хотите вам сейчас зарифмую». Ходил, ходил, и чьё-то внимание привлёк. Вполне возможно, впрочем, что мне дали попробовать сделать перевод, только чтобы от меня отвязаться….

- Чем же ты их убедил? Тем, что, будучи москвичом, уже знал литовский язык?

• Кстати, да, может быть. Тогда мне это как-то в голову не приходило. Ведь язык я выучил самостоятельно и из совершенно личных соображений – влюбился однажды летом в Ниде в литовскую девушку, завязалась переписка, и я захотел говорить с ней о своих чувствах на её языке. В Москве я тоже ходил по всяким редакциям, но здесь было даже проще – русских переводчиков и поэтов в Литве было гораздо меньше. И когда мои стихи прочитали, то поняли одно: какая-то техника там есть, и с ней вполне можно переводить современную литературу.

Литовская литература рапидом

- Стало быть, с 1969 года и по сегодняшний день ты вполне пристрастен к литовской литературе.

• Конечно.

- Как, на твой взгляд, она развивается, по сравнению с другими литературами?

• С другими мне трудно сравнивать. Разве что – с русской, да и то трудно, потому что я не могу за ней уследить. Её гораздо больше, чем литовской, в количественном отношении. Хотя литовской тоже хватает.

Вообще-то, читатель я не очень терпеливый. Не читаю всё подряд от корки до корки, а скорее пробегаю текст по диагонали: открываю журнал и быстренько его перелистываю, пока вдруг меня что-то не зацепит: вот! Но своего Мартинайтиса я так нашёл, когда мне было 18 лет, а ему, соответственно, на 15 лет больше.

- Это уже были «Баллады Кукутиса», весьма прославившие в русской читающей среде вас обоих?

• Нет, их тогда даже в природе не существовало, они появились только в 1975 году. А с 69-го до

75-го прошла целая вечность, тогда время бежало не так, как сейчас. В 69-м невозможно было себе представить, что этот рафинированный поэт станет писать о каком-то Кукутисе - деревенском простачке, почти юродивом. Но после «Кукутиса» все книги Мартинайтиса, даже просто лирика, без маски, которую он на себя иногда надевает, стали совсем другими.

Главное отличие: литовская литература в целом – по сравнению с русской – обладает гораздо более ощутимым хребтом. Особенно в поэзии, прозу я читал гораздо меньше. Но литовская поэзия всегда была и сохранилась на высочайшем уровне. На таком уровне, на котором она была в 60-70-е и начале 80-х годов, она сохраниться не могла, потому что этот период вообще невозможно ни с чем сравнить – в один небольшой исторический промежуток работало сразу пять гениев. Такое даже в России редко случается.

- Хорошо бы назвать их поимённо.

• Это, конечно, мой выбор и мой вкус, но могу назвать их точно. Это Юстинас Марцинкявичюс, Марцелиюс Мартинайтис. На мой взгляд, это Йонас Юшкайтис. Без сомнения, Сигитас Гяда. Дальше можно спорить, кого поставить на пятое место. Может быть, Альгирдаса Вярбу, может быть, Альбинаса Бярнотаса, может быть, моего большого любимца Йонаса Стрелкунаса. То есть речь идёт о целом необычайно сильном поколении, и это при том, что я упустил половину, если не 80 процентов, имён тех, кого стоило читать. Но не все они переводимы. Я уж не говорю, что тогда ещё работал Паулюс Ширвис – совершенно гигантский поэт. Альфонсас Малдонис как поэт, может быть, в вершинных проявлениях не дотягивает до тех, кого я назвал гениями, но это тоже необычайно сильная фигура, его поэзия – высочайшего качества. Он сродни Заболоцкому в русской литературе, т.е. фигура не первого ряда, но дай бог побольше таких фигур.

Словом, литовских поэтов было много. На мой век их хватило и хватает. Потом пришли такие люди как Айдас Марченас, Дайва Чяпаускайте (недавно оказалось, что она ещё и великолепный драматург). После знакомства с Марюсом Ивашкявичюсом (Г.Ефремов – первый и основной переводчик этого писателя на русский язык – Т.Я.) и не без его участия я стал много читать и переводить литовскую драматургию. Самые последние находки на этом поприще – пьесы Юлюса Пашкявичюса и Габриэле Лабанаускайте.

История болезни

- Ты уже перевёл их на русский?

• Да, и с любопытством буду ждать, что с ними дальше будет.

А не переводить я не могу – у меня болезнь такая. Если мне плохо, я начинаю переводить. Если хорошо – тоже начинаю переводить что-нибудь. Средне – тоже… В общем, ничего так продолжительно, как переводить, я делать не могу.

Я, конечно, хотел бы сказать о себе, как Томас Венцлова: что самое главное во мне – это поэт. Но уже давно понял, что это не так, что если у меня есть свободное время и свободная голова, то вряд ли я буду писать сам. Найду массу отговорок и поводов не делать этого. А вот от переводов никогда не отлыниваю. Даже когда на них нет никакого заказчика. И чаще всего его нет. То есть кроме меня и автора, который хотел бы увидеть себя переведённым, это обычно никого не интересует.

Обычно сам беру то, что мне интересно, делаю пробный кусочек, потом нахожу автора и спрашиваю: вы не против? Как правило, все «за».

У меня в жизни, считаю, было несколько биографических провалов - не знаю, можно ли их назвать профессиональными, т.к. переводить я не бросал никогда.

Дело в том, что по темпераменту и складу своей личности я никогда не мог делать что-то одно, даже представить такое невозможно. И постоянно попадал в какие-то переделки в связи с тем, что с юности был дружен или знаком, словом, тесно связан с теми, кого принято называть диссидентами. И на раннем этапе моей жизни это меня, в общем, выдавило из профессии.

Когда семнадцатилетним я приехал в Литву, всё было чудесно, но это продлилось только год. Потом меня обыскали раз, обыскали два, нашли кучу литературы, которая никуда не годилась, и на этом всё кончилось. Меня «ушли» из пединститута, за мной следом стали ходить некие люди, мешавшие жить не только мне, но и моим друзьям, друзьям моих друзей, друзьям моей жены и так далее. Спасаясь от тюрьмы, я уехал обратно в Москву, но это поставило крест на моей переводческой судьбе на семь лет – в том возрасте это очень много. Меня не печатали нигде. Я пошёл работать продавцом в книжный магазин, санитаром в больницу, и было неизвестно, чем это всё вообще кончится. Но за это время я перевёл почти всю литовскую поэзию. И переводы, составившие значительную часть книги «В начале – муравей», изданной мною в 2012 году, где собрана антология литовской литературы с самого её начала и до 20-30-х гг. ХХ века, т.е. за двести первых лет, всё это было сделано в те годы, когда никто меня не печатал.

- Литовская литература того периода была в СССР запрещена?

• Да просто она никому не была интересна – ни литовская, ни эстонская, ни латышская. Из этих стран печатали лишь некоторых авторов, да и то надо было отдельно объяснять, что к чему, тем более, что меня никто и не слушал.

- Что вошло в эти два первых литовских литературных века?

• К.Донелайтис, А.Страздас, Ю.Зауэрвейнас, Ю.Анусавичюс, П.Вай­чайтис, М.Майронис, А.Бара­наускас и все-все-все вплоть до К.Бинкиса и его «Четырёх ветров» - литовского аналога русских обериутов. Это было никому не интересно.

И вот в 1977 году объявили конкурс на перевод произведений Юлюса Янониса – был такой пролетарский поэт с трагической судьбой, он покончил с собой в 21 год от роду. Наряду с политическими прописями у него были и вполне приличные стихи. Делать мне было нечего – я взял их и перевёл. И выиграл конкурс. Наверное, он действительно был анонимным, потому что, если бы знали мою фамилию, никакого приза мне бы не дали. А когда фамилия всё же раскрылась, как рассказывал мне потом Альфонсас Малдонис, жюри два дня сидело и обсуждало, что же теперь делать. Сами-то по себе литовские писатели, полагаю, относились ко мне хорошо: и хотя по идеологическим соображениям они должны были меня карать, сопровождалось это каким-то чувством признательности. И в итоге они меня вытащили из литературного небытия. Моя опала закончилась только потому, что за меня вступились литовские писатели – такие, как Межелайтис, Малдонис и другие, знавшие, что я их перевожу и, может быть, вообще следившие за тем, что я делаю.

К тому же общая ситуация изменилась. В годы после «оттепели», когда в СССР снова стали закручивать идеологические гайки, в перевод пришли совершенно замечательные люди. Когда я появился на этом горизонте, литовских поэтов переводили Булат Окуджава, Борис Слуцкий, Давид Самойлов, Леонид Мартынов, Мария Петровых, Арсений Тарковский и т.д. Но позже они набрали собственную силу, их снова стали печатать как поэтов, и им стало неинтересно, да и некогда переводить.

- Как думаешь, кто следующий получит премию за литературные переводы с литовского на русский язык?

• Для того чтобы было, кому вручать премии, люди должны активно переводить.

- Но им ведь некуда девать эти переводы, если за них никто не хочет платить…

• Знаешь, есть люди – в том числе очень уважаемые мною коллеги - которые гордятся тем, что ни разу не перевели ни одной строчки, не заручившись договором с издателем. Я их искренне поздравляю, но если бы сам так работал, то перевёл бы лишь 2% от того, что сделал на самом деле. Никто никогда в жизни не спешил заключать со мной договоры, да и сейчас этого тоже никто не делает. Тем не менее, работы всегда хватает.