Самый засекреченный академик СССР /Окончание/

• Л. Д. Ландау сказал однажды, что ему не известен ни один физик, исключая Ферми, который обладал бы таким богатством новых идей, как Зельдович.

• Профессор Морозов В.Г.: « Простота Якова Борисовича — это простота большого ученого и большого человека. Она проявлялась в товарищеских отношениях с сотрудниками по работе, уважении чужого мнения, общении при длительных командировках; это и игра в пинг-понг после работы (могу похвалиться, что раз я играл с ним и выиграл), и раздел кабинета, когда не хватало места для молодых специалистов: «Я не мерю свое величие на квадратные метры», — говорил Яков Борисович. Человеческое внимание в большом и малом к нам: «Где Ваши очки?» — как-то раз спросил он у меня. Я их часто ломал, купить можно было только в Москве, а командировки туда были редки. «Я Вам привезу», — пообещал он. И привез. Многих хлопот стоило Зельдовичу уст¬ ройство лечения моей тяжелобольной матери.

Наверное, многие могли бы рассказать о подобных случаях. Но вот ещё один эпизод, который теперь звучит скорбно. На симпозиуме в Черноголов¬ке Яков Борисович, заканчивая свой доклад, рассказал притчу о мастере каменщике, который, выполнив работу, выбил слова: «Я сделал. Кто придёт, пусть сделает лучше»...

• Профессор Мохов В. Н. : «Интересны были взаимоотношения Якова Борисовича с А. Д. Сахаровым. Оба умели очень быстро думать, но во всем остальном это были совершенно разные люди: ярко выраженные сангвиник и холерик, «жаворонок» и «сова»; быстрый, энергичный, с отменным здоровьем Зельдович — и медлительный, болезненный Андрей Дмитриевич; любитель резких, зачастую нецензурных выражений Яков Борисович — и сдержанный, интеллигентный Сахаров. Бы¬ вали и такие случаи, когда А. Д. Сахаров формулировал теорему, а доказывал её через несколько дней Я. Б. Зельдович. Однако в целом ученые относились друг к другу с большим уважением.»

• Т. А. Сахарова (дочь А.Д. Сахарова): «Папа не скрывал восхищения необычайной научной продуктивностью Якова Борисовича, его потрясающей организованностью в работе и часто рас¬сказывал мне в детстве, что Яков Борисович каждый день вставал в 5 часов утра, энергично делал зарядку, а затем работал по многу часов подряд до вечера, позволяя себе лишь короткие перерывы. Зато вечер Яков Борисо¬вич посвящал отдыху. Стиль работы самого папы был совершенно другой.

Проблема, которой он занимался и которая мучила его, не отпускала его ни на минуту, часто уходя в подсознание. Неожиданное решение возникало в совершенно неподходящий момент — во время отвлеченного разговора с

ма¬мой, со мной или с друзьями. Тогда папа сразу вдруг «отключался» и уже не слышал ни одного слова из ставшего несущественным разговора.»

• Доктор физ. – мат. наук А. Д. Долгов: «Когда я вернулся в Москву из Протвино, мне рассказали, что Яков Борисович утром 2 декабря почувствовал себя нехорошо и зашёл к врачу, который осмотрел его и посоветовал лечь в больницу для более глубокого обследования и лечения. «Не могу, — последовал ответ, — у меня сегодня доклад на семинаре». Для любого человека (от студента до многоопытного профессора) доклад — всегда нагрузка, нервное напряжение. Не знаю, на¬ сколько повлияло это на Якова Борисовича, но вечером того же дня ему стало резко хуже... Врачи говорили, что сделать ничего нельзя.

… Вообще, умение отключаться, если вопрос его не интересовал, у ЯБ было фантастическим. Он мог на минутку (как мне кажется, умышленно) заснуть во время разговора, так что собеседник это или не сразу, или вообще не замечал, а проснувшись, когда собеседник замолкал, — перевести разговор на другую тему. Когда я впервые с этим столкнулся, то очень расстроился, но потом подумал — а может, что-то неверно в моих рассуждениях. Как правило, так и оказывалось.»

• Член-корреспондент РАН Б. Л. Иоффе: « Атмосферу в доме Зельдовичей определяло удивительное сочетание ЯБ и Варвары Павловны. До 1964 г. ЯБ появлялся в Москве наездами, вначале при нем даже были «секретари», влиявшие на распорядок. Секретари были разные, помню одного — элегантного молчаливого молодого человека. У него были очень большие зубы, и всякий раз, видя его, я вспоминал Красную Шапочку. Никогда, ни в то время, ни после наши разговоры не касались занятий ЯБ в другом городе.

ЯБ тогда назначал встречи на раннее время, обычно в половине седьмо¬ го, в семь утра; дальнейшее расписание было заполнено по минутам.

Осень 1957 г., я докладываю в большой комнате. Телефонный звонок, ЯБ с неко¬ торым любопытством и удивлением: «Вас!». Так я узнал о рождении моей старшей дочери Нади.

В другой раз, прощаясь у выхода по завершении дел, ЯБ сказал мне с улыбкой: «Чуть не забыл. Послезавтра Ваша первая лекция на Физтехе. Курс называется «Математическая теория горения». Детали — у Франка» (Д. А. Франк-Каменецкий, в то время — декан факультета МФТИ). «Как? Что?» — я рванулся назад к ЯБ. «Секретарь», любезно улыбаясь, назад не пустил (это явно было согласовано, «секретари» такой власти обычно не имели).

В 1964 г. ЯБ возвратился в Москву, основным местом его работы стал Институт прикладной математики АН СССР. По-моему, это было ошиб¬кой, — надо было выждать немного и договориться всё же с Н. Н. Семеновым о возвращении в Институт химической физики. ЯБ смущало явное смещение его интересов в сторону астрофизики. Но Институт химической физики был для ЯБ родным домом, и там признали бы его любые занятия. А в ИПМ ЯБ был в целом чужим, хотя, безусловно, там было несколько человек, ему симпатичных (среди них К. И. Бабенко, О. В. Локуциевский, К. В. Брушлинский, Д. Е. Охоцимский, Т. М. Энеев). Он это чувствовал. Поэтому без ма¬лейших колебаний принял предложение П. Л. Капицы перейти в Институт физических проблем на должность заведующего теоретическим отделом после смерти И. М. Лифшица.

… ЯБ был человеком априори доброжелательным. У него было немало друзей, несколько — близких, хотя он всегда «держал» дистанцию. Вме¬сте с тем, он имел врагов, не противников в дискуссиях или научных взглядах — в таких случаях отношения с ЯБ не осложнялись, а имен¬но врагов по зависти, антисемитизму и т.д. Отношение ЯБ к врагам не было ни христианским всепрощением, ни ветхозаветным «око за око, зуб за зуб», ни промежуточным. Было желание выбросить их из своей жизни, нежелание тратить на них время и силы, когда столько хорошего еще остается несделанным. С отвращением отвечал на недобросовестную кри¬тику, когда это становилось необходимым. Особенно памятен один такой ответ, на критику книги ЯБ по высшей математике для начинающих. ЯБ написал эту книгу, когда увидел, как противоестественно, по его словам, учат в старших классах математике его детей. Он хотел показать в этой книге, что на самом деле математика — естественно-научная дисциплина.

… Хорошо помню, как я впервые увидел ЯБ воочию. Это было весной 1952 г., я в ту пору был аспирантом А. Н. Колмогорова. К АН пришли Н. Н. Семёнов и А. С. Компанеец. Они просили АН о заступничестве — предстояла публичная дискуссия с Н.С. Акуловым о цепных реакциях.

Всем была хорошо памятна сессия ВАСХНИЛ 1948 г.; во многих областях появились свои добровольцы-претенденты на роль Лысенко, нуждавшиеся в авторитетных в науке жертвах.

Колмогоров был немногословен. Он сухо пообещал прийти и, если ему покажется целесообразным, выступить. Поэтому я пошёл на дискуссию.

Помню выступление сотрудника химического факультета В. П. Лебедева, он показывал на эпидиаскопе статью В. И. Гольданского. Все обратили вни¬ мание на номера, проставленные на страницах красным карандашом. Что это? «А это, — торжественно сказал докладчик, — я показываю, сколько раз Гольданский, любимый и ближайший ученик Н. Н. Семёнова (неявно подразу¬мевалось, и зять!) цитирует Хиншельвуда». Это через четыре года сэр Сирил Хиншельвуд, впоследствии президент Лондонского королевского общества, разделит с Н. Н. Семёновым Нобелевскую премию по химии. А тогда — раз¬гар борьбы с космополитизмом и преклонением перед иностранщиной...

На трибуне появился ЯБ. На груди звезда, тон очень серьёзен. «Не вижу дискуссии двух направлений, — сказал он. — С одной стороны, действительно научное направление, блестящие теоретические изыскания, эксперименты, новое развитие теории. С другой стороны, только абстрактные рассуждения сомнительной правильности о кинетических уравнениях». Сразу после ЯБ —

А. Н. Колмогоров. Надо было знать Андрея Николаевича, чтобы оценить его убийственную иронию. Он начал с того, что не согласен с предыдущим выступавшим. Напротив, он видит здесь отчетливое новое направление, причём не только в физической химии, но и в математике: предлагаемые Н. С. Аку¬ловым решения достаточно ясных уравнений приводят к результатам, явно не укладывающимся в традиционные представления сегодняшней математики.

Представители нового направления могут обратиться на кафедру математики, всёже существующую на физфаке, и он надеется, он даже просто уверен, что там смогут разъяснить существующие на этот счёт в обычной математике под¬ходы, может быть, даже просто покажут, как эти уравнения решать... и т.д.

АН не учел, что его речь, будучи записанной (при записи акценты исчеза¬ют), даже при небольших по объему изъятиях может оказаться похвалой «но¬вому направлению». Он был расстроен, узнав от меня, что так и произошло; запись его речи появилась в стенгазете физфака. Но на самой дискуссии пози¬ция Колмогорова сомнений не вызывала, и он оказал Семёнову существенную поддержку.

Еще раньше такой претендент появился в математике. В Московском математическом обществе он выступил с лекцией о вейсманизме-морганизме в математике, начав со следую¬щих слов: «Один видный московский математик, ознакомившись с намётками моего доклада, сказал мне, что я дурак...» Л. А. Люстерник, замечательный математик и по-настоящему хороший поэт, пожевал губами и пустил по рядам эпиграмму:

Сказали мне, что я дурак, И доказал я досконально, В докладе длинном и нахальном, Что это — так!

Сейчас докладчик уже давно известен своими левыми выступлениями. Ещё при И. Г. Петровс¬ком он хотел перейти в Московский университет на кафедру философии. ИГ ему в этом отказал.

… Яков Борисович умер на лету. Он не хотел быть старым, быть в тягость, терять силу и класс постепенно. В памяти тех, кто его знал, он останется навсегда на взлете, бегущим и стремящимся к высоким и видным немно¬гим вершинам. Самый короткий путь от вершины к вершине — по прямой, так говорил Заратустра.

Для этого надо иметь длинные ноги, ЯБ их имел.»

• Академик В. И. Арнольд: « Обычно Яков Борисович звонил мне в семь утра. «Не кажется ли Вам...», — говорил он, и далее следовало что-нибудь парадоксальное.

Помнится, когда он первый раз позвал меня к себе на Воробьевское шоссе в начале 70-х и я рассказывал ему о недавних тогда достижениях теории динамических систем (непредсказуемость, хаотичность, турбулентность, стран¬ ные аттракторы, инвариантные торы и т.д.), Яков Борисович некоторое время пытался упорствовать — держался за старые догмы. К счастью, я не поддался ни на запугивание авторитарным тоном, ни на ссылки на Ландау, и (робко) сказал: «Но, Яков Борисович, на это можно взглянуть с другой точки зрения».

«Да?» — ответил Яков Борисович и немедленно сделал стойку на голове.

Несколько минут он смотрел на доску, исписанную мелом, снизу вверх, по¬ том перевернулся и стал обсуждать, на каких физических задачах следует немедленно пробовать новые математические теории.

Будучи прежде всего физиком , Яков Борисович имел о математике своё собственное представление, резко отличное и от представления большинства математиков его поколения, воспитанных на аксиоматико-дедуктивной теоретико¬ множественной концепции, восходящей к Гильберту и Бурбаки, и от пред¬ставления большинства физиков о том, что полезна в математике только аналитическая техника, своего рода продолжение арифметического счётного мастерства. Точка зрения Якова Борисовича ближе к позиции более молодого поколения математиков и физиков-теоретиков (Л. Д. Фаддеев, А. М. Поляков, С. П. Новиков), для которых качественная, геометрическая, концептуальная математика сливается с теоретической физикой. Математика понятий и идей, а вовсе не одних только вычислений, была его стихией.

«Придется вызвать Вас на дуэль», — сказал мне ЯБ, когда я процитировал ему Ньютона: «Математики, которые всё открывают, исследуют и доказывают, должны довольствоваться ролью сухих вычислителей и чернорабочих; другой [физик. — В. А.], который не может ничего доказать, но все схватывает на лету и на все претендует, уносит всю славу как своих предшественников, так и своих последователей».

Подобно всем математикам, ЯБ любил выделить в физической проблеме точно сформулированный математический вопрос. Он верил, что стоит точно сформулировать задачу математически — и математики, «которые умеют, как мухи, ходить по потолку», найдут решение!

В последнее десятилетие жизни ЯБ я имел счастье довольно много с ним работать. Чаще всего мне предоставлялась роль слушателя или читателя (обычный размер писем ЯБ — восемь страниц, по письму в неделю).

«Вы можете выбросить это письмо, не читая. Дело в том, что писание Вам для меня стало психотерапевтическим актом, способом проверить себя, уяснить что-то до конца. Я пишу — и вижу Ваш скептический взгляд («глаза майора Пронина»), и рука не поворачивается написать сомнительное... Много ли Вам пишут психи? Мне — очень часто.

«Кажется, Дубровский писал Маше Троекуровой: «Сладкая привычка обращаться к Вам ежедневно, не ожидая ответа на письмо, стала для меня законом» (в период, когда они общались через дупло).

Одним из последних совместных наших мероприятий было комментирова¬ние «трудов» ЯБ. «Пишу, — позвонил мне ЯБ — некрологическое сочинение.

Грустно, конечно, но нужно, по-моему. Как сказал О. Уайльд, «у каждого есть ученики, но биографию непременно пишет Иуда». Пожалуйста, напишите о математике».

Перечитав тогда «Высшую математику для начинающих», я увидел, как много из того, что математики моего поколения (с трудом и преодолевая огромное сопротивление) пытаются внести в выхолощенное и омертвевшее преподавание нашей науки, уже содержалось в первом же издании учебни¬ ка ЯБ.

Тогдашние цензоры математических книг, тополог Л. С. Понтрягин и механик Л. И. Седов, обрушили на ЯБ поток обвинений, которые ЯБ (с его несколько мальчишеским честолюбием) переживал более болезненно, чем они того заслуживали. Я думаю, что борьба с этими, непонятно почему столь могущественными цензорами и со сплочённой группой их малокомпетентных союзников за переиздание очевидно необходимой книги, борьба, которую ЯБ вёл, как всегда, с полным напряжением сил и перипетии которой он переживал очень эмоционально, сократила ему жизнь.

Закончилась эта борьба полной победой ЯБ. Л. С. Понтрягин в своём

из¬ложении анализа для школьников (1980) пишет: «Многие физики считают, что так называемое строгое определение производных и интегралов не нужно для хорошего понимания дифференциального и интегрального исчисления.

Я разделяю их точку зрения».

Время ЯБ было расписано по минутам. Плутарх пишет, что Фемистокл назначал всем своим клиентам одно и то же время, чтобы каждый из них, увидев остальных и ожидая своей очереди, проникался ощущением значительности патрона. Яков Борисович, напротив, назначал каждому своё время, но зато не мог затянуть разговор ни на одну лишнюю минуту.

Привыкши к унижающим человеческое достоинство манерам, обычным среди математиков, особенно по отношению к младшим, я был приятно удивлён корректностью и своеобразной деликатностью ЯБ, явно противоречившей его естественному буйному темпераменту. «Ты, Зин, на грубость нарываешь¬ся», — было у него выражением крайнего гнева. ЯБ, хоть и называл себя учеником Ландау, следовал ему не во всём.»

• Профессор А. Д. Мышкис: «Как известно, в 60-е годы был широко распространен сбор подписей под различными протестами. Как-то в беседе я сказал ЯБ о сложном положении человека, к которому обращаются с просьбой подписать протест в связи с судебным процессом, о котором этот человек недостаточно осведомлен.

ЯБ сказал, что он был в таком положении и, подписывая протест, там же написал, что он относится не столько к данному конкретному процессу, сколько вообще к необходимости гласности в процессах подобного рода.

Как-то зашла речь о еврейской проблеме, и ЯБ рассказах о группе мо-лодых людей, которые пытаются возродить еврейские национальные обычаи, вплоть до одежды, субботы и т. д. Я выразил сомнение в разумности этого, но ЯБ уверенно сказал о праве людей на такое поведение. Вообще, он с вни-манием относился к национальным чувствам. Так, когда при рассмотрении в ЭПМ задач на минимакс я написал о тропе в горах, ведущей из одного кишлака в другой, ЯБ счёл это источником возможной обиды (наподобие «Пусть два еврея и т.д.», — сказал он), и в окончательном варианте речь идет о двух деревнях в холмистой местности.

Как-то я спросил у ЯБ, мешало ли ему в жизни отсутствие диплома о высшем образовании. Он ответил, что да, мешало, пока он не стал ака¬ демиком.

О конфликте, связанном с профессором А. А. Тяпкиным. Впервые я увидел эту фамилию, снабженную весьма нелестными характеристиками, в тексте о преобразованиях Лоренца, написанном ЯБ для ЭМФ. (Впоследствии я узнал, что это физик, получивший широкую известность своими сомнительными методологическими выступлениями.) Однако после обсуждения мы решили, что в такой книге подобное упоминание вряд ли уместно.

Позже ЯБ рассказал мне, что из-за Тяпкина он вышел из редакции «УФН». Дело в том, что тот подал в журнал статью, в которой шла речь об интерпретации специальной теории относительности. Судя по рассказу ЯБ, редакция, решившая, что статью под предлогом свободы дискуссий всё равно заставят опубликовать, решила её напечатать, снабдив «контрстатьей» с подробным опровержением, в котором говорилось, что А. А. Тяпкин либо недостаточно полно знаком с литературой, либо тенденциозен в её освещении. ЯБ негодовал («Их ещё и не собираются пороть, а они уже штаны снимают»), решительно возражая против публикации статьи Тяпкина.

Вспоминается эпизод, относящийся к встрече в Алма-Ате. Как известно, один из основных упреков, предъявляемых к ВМН со стороны некоторых математиков, состоял в том, что основные понятия математического анализа там вводятся без изложения теории пределов. Но незадолго до упомяну¬той встречи вышла книжка академика Л. С. Понтрягина (одного из акти¬вистов борьбы с ВМН ( «Высшей математикой для начинающих»)), посвященная введению в математический анализ, в предисловии к которой было сказано: «Некоторые физики (читай — Я. Б. Зельдович, — А. М.) считают, что производную можно излагать без теории пределов. Я согласен с ними». Мы с ЯБ обсуждали, не послать ли приветственную телеграмму Понтрягину по этому поводу.»

• Академик РАН В.Е. Захаров: «Впервые я увидел Якова Борисовича зимой 1961-62 гг. в Академгородке. Роальд Сагдеев защищал докторскую диссертацию, и ЯБ, уже три года полный академик, был его официальным оппонентом. Защита как таковая стерлась из памяти совершенно, но банкет я отлично запомнил благода¬ ря ЯБ. Он вышел на середину зала, невысокий, крепкий, в круглых очках человек средних лет, бодрый и энергичный. И произнес следующий тост:

— Были два вора, молодой и старый. Они устроили соревнование: нужно было залезть на дерево и обокрасть воронье гнездо, да так, чтобы ворони¬ха, сидящая на яйцах, ничего не заметила. Молодой вор полез как был — в пиджаке и сапогах. Ворониха его заметила и подняла крик. Старый вор сказал: «Эх ты! Смотри как нужно!» Снял сапоги, снял пиджак, залез на дерево, украл яйца. Спустился — ни пиджака, ни сапог, ни молодого вора нет. Итак, выпьем за молодое поколение ученых!»

• Профессор Л. П. Грищук: «Пожалуй, самым характерным свойством Якова Борисовича было то, что с ним всегда было приятно общаться, — и на работе, и в быту. Демокра¬ тизм и простота общения привлекали людей. К нему постоянно обращались с вопросами, за консультациями, советами. Невозможно представить Якова Борисовича отгороженным от людей, этаким важным хозяином шикарного кабинета. К своим высоким наградам он относился небезразлично, но спе¬ циально их не выпячивал, они никогда не были барьером в разговоре. Мне очень нравилась большая скромность и естественность его дома, теплые от¬ ношения с детьми. Он хорошо знал художественную литературу, стихи, любил шутку. А вот по поводу телевидения говорил, что не может себе представить Эйнштейна, сидящего перед телевизором.

Мне приходилось наблюдать Якова Борисовича за рулем автомобиля. Не могу сказать, чтобы он скрупулезно соблюдал правила движения. Пару раз я был свидетелем того, как его останавливали за нарушения. Яков Борисович с виноватым видом вместе с правами невзначай подсовывал удостоверение Героя Социалистического Труда, после чего его отпускали с миром.

Известно, что Яков Борисович уважал спорт. Время от времени дома он предлагал для разминки побросать тяжелый мяч или звал на балкон по¬ упражняться на шведской стенке. Помню, мне с заметным трудом удавалось выполнить те упражнения, что делал он.

Яков Борисович умел сохранять достоинство даже в неприятных житей¬ ских обстоятельствах. Однажды я был у него в санатории в Узком. Нам предстояло прогуляться до Профсоюзной улицы и в том числе зайти в магазин за водкой. (Сам Яков Борисович практически не пил, но для гостей держал.) Обстановку в винных отделах и кого там можно встретить, каждый знает. Не избежали «контактов» и мы. Я уже готовился к выяснению отношений, но Яков Борисович несколькими словами и с большим достоинством все уладил.

Для меня это был поучительный урок.

К нему часто обращались за помощью. В некоторых случаях он доставал свой бланк, где были перечислены все его титулы, и прямо от руки писал письма важным официальным лицам. Пару раз это касалось меня, — сраба¬ тывало безотказно.»

• Член Национальной Академии наук США П. Дж. Э. Пиблс:

«Зель¬дович работал тогда в Институте прикладной математики, абсолютно закры¬том для иностранцев. Я даже не знал, где именно он находится, поскольку, как мне намекнули, иностранцу нежелательно появляться даже в окрестности института. Но Зельдовичу удалось организовать использование советского компьютера для проведения этих вычислений.

Однажды, когда дела с вычислениями продвигались весьма благополучно, Зельдович пригласил меня к себе домой. Он попросил меня прийти на завтрак к семи утра, чтобы потом мы могли обсудить результаты. Так уже случалось несколько раз. Потом мои московские друзья объяснили мне, что Зельдович начинал работать дома очень рано, и для них было обычным делом быть приглашенными к нему домой каждый раз, когда ему нужно было поговорить о науке, в любое время дня или ночи. Это были незабываемые завтраки.

После еды Зельдович предлагал заняться гимнастикой. Упражнения были весьма энергичными; наиболее потенциально опасное упражнение

заключа¬лось в том, что мы стояли спиной друг к другу, сцепив руки в локтях, и по очереди поднимали друг друга на спине в воздух. Зельдович был низкого роста, и я опасался нанести непоправимые повреждения одному из величайших учёных двадцатого века.»