Выдающийся физик. Часть 2

К 140-летию со дня рождения П. Эренфеста

(Окончание. Начало здесь ==>>)

Вскоре после приезда в Лейден Эренфесты начали думать о строительстве собственного дома. Работы по возведению начались в августе 1913 года и затянулись почти на целый год: Эренфесты въехали в него в июле 1914 года, за 3 недели до начала первой мировой войны. Эренфесты отстроили дом в русском стиле — с многочисленными верандами и видом на канал. Находился он на улице с названием «Аллея белых роз». В комнате для гостей заботливые хозяева отвели одну из стен под автографы: там можно было увидеть подписи всех крупных физиков того времени — от Эйнштейна и Шрёдингера до Ферми и Капицы.

Дом Эренфестов существует и нынче и считается памятником архитектуры. Сравнительно недавно на его выходящей на улицу стене была установлена мемориальная доска, на которой выбито имя Эренфеста и годы пребывания в нём.

Младший сын Эренфеста (в узком семейном кругу — Васик) страдал синдромом Дауна и содержался в психиатрической клинике, в отделении для людей с ограниченными возможностями. Содержание ребёнка в специализированных медицинских учреждениях было тяжким бременем для небогатой профессорской семьи.

Лекции Эренфеста были своеобразным «бегом с препятствиями», которые он помогал преодолевать. Добравшись до очередного барьера, Эренфест пояснял происхождение соответствующей трудности, и в этом месте раздавалось традиционное в его устах высказывание: «und jetzt spring der Frosch ins Wasser» («и тут лягушка прыгает в воду», что эквивалентно русскому «вот где зарыта собака»). Эренфест любил повторять: «Сначала разъяснить, а потом доказывать». И он всегда начинал с того, что набрасывал доказательство. Он был всегда находчив в изобретении простых моделей, которые помогали аргументации.

Как лектор, Эренфест не терпел опоздавших, предъявлял повышенные требования к качеству доски, мела, тряпки. Эренфест был фанатиком дисциплины и строго следил за посещаемостью студентов, что не мешало ему острить: «Weshalb habe ich solche gute Studenten? Weil ich so dumm bin». («Почему у меня такие хорошие студенты? Да потому, что я сам не очень умный».)

Эренфест быстро овладел голландским языком и читал на нём лекции студентам. Когда слов не хватало, он заимствовал их из немецкого или английского, прибегал к жестам и рисункам на доске. Приземистый, сутулый мускулистого телосложения, широкий в кости; черная шевелюра волос, черная щеточка усов, размашистая походка – такова была его внешность в те годы.

Лоренц был учёным - одиночкой, он не нуждался в общении с сотрудниками. Эренфест же был другим, ему, как и Бору, необходимо было окружение коллег.

Руководимый Эренфестом семинар сделал Лейден городом, привлекающим физиков из многих стран. Посещение семинара для его участников было обязательным, Эренфест даже проверял посещаемость. Метод работы его с учениками был специфическим: это было совместное штудирование новой статьи или обсуждение того вопроса, который Эренфест в данное время разрабатывал. Занятия были ежедневными и изнурительными. После тяжелого труда приходило понимание. Эренфест любил шутить: «Почему у меня такие хорошие студенты? Да потому, что я сам не очень умный!»

Эренфест, возможно, был в большей мере педагогом и воспитателем молодых физиков, нежели теоретиком-исследователем. Во всяком случае, он сам так считал, и эта мысль, со временем укреплявшаяся в нем, становилась причиной все более тяжелых переживаний. Он всё яснее чувствовал, что творческое начало в нём уступает началу критическому. Эренфест переставал верить, что он ещё сумеет создать в физике что-то значительное. Он всегда стремился к ясности, но в квантовой механике, хотя ему здесь и принадлежит ряд важных положений (вспомним хотя бы о «теореме Эренфеста», позволяющей объяснить соотношение между статистическими, вероятностными законами микромира и детерминистическими законами макромира), с отказом от классической наглядности описания явлений ему было трудно примириться.

За два десятилетия в доме Эренфеста побывали и оставили автографы на стене в гостевой комнате Планк, Эйнштейн, Бор, Борн, Гейзенберг, Дебай, Паули, Ферми, Дж. Франк, Шрёдингер, Иоффе, Тамм, Капица, Шальников, П. Александров и др. Пятнадцать подписей сделали Нобелевские лауреаты по физике.

Физики считались с мнением Эренфеста. Так, в 1921 г. Эйнштейн сказал М. Борну: «если уж Эренфест в чём - то убеждён, то это многое значит, поскольку этот парень куда какой скептик!».

Во время регулярных визитов Эйнштейна в Лейден они часто устраивали концерты для скрипки и фортепиано. Первая встреча Эренфеста с Нильсом Бором состоялась в 1919 году, вскоре их семьи связала крепкая дружба. Именно лейденский профессор, обладавший качествами «великого критика» и способностью глубоко проникать в существо физических проблем, привлёк внимание Эйнштейна к работам Бора и способствовал сближению двух великих учёных. Эренфест выступил в роли своеобразного «посредника» в знаменитой дискуссии Эйнштейна и Бора об основаниях квантовой механики, склоняясь к точке зрения второго из них.

В 1924 г. Эренфест был избран членом - корреспондентом Российской академии наук, одновременно с Ланжевеном, Бором, Дебаем, Майкельсоном, Милликеном, Лауэ, Борном. Он был членом Лондонского королевского общества, Амстердамской академии наук.

Эренфест близко к сердцу принимал изоляцию российских и советских физиков, которая из-за Гражданской войны и интервенции продлилась до 1920 года. В дальнейшем Эренфест активно участвовал в налаживании контактов между учёными Европы и СССР, организовал сбор научной литературы для ленинградских физических институтов, учёные из Советского Союза — Чулановский, Иоффе, Крутков и другие — часто появлялись на семинарах Эренфеста и гостили у него дома.

В августе — октябре 1924 года Эренфест побывал с визитом в Ленинграде, принял участие в работе Физико-технического института и IV Съезда русских физиков (в качестве заместителя председателя), посетил многие научные центры и лаборатории, выступал с лекциями. Его интересы не ограничивались наукой: в Москве он ознакомился с работой ВСНХ и побывал на спектаклях МХАТа. Из новых знакомств следует отметить встречу с Леонидом Мандельштамом, а также молодыми теоретиками Яковом Френкелем и Игорем Таммом (о последнем он впоследствии отзывался как о лучшем из возможных своих преемников в Лейдене).

Настоящим потрясением для Эренфеста стала смерть в начале 1928 года Лоренца, с которым он общался каждую неделю и регулярно переписывался по научным и личным поводам. На следующий день после похорон своего старшего друга Эренфест тяжело заболел и долго не мог оправиться. К концу 1920-х годов усилился разлад в его душе, он регулярно впадал в глубокую депрессию. Он принимал близко к сердцу гонения против учёных-евреев, развернувшиеся в Германии после прихода к власти нацистов, и старался по мере своих сил устроить судьбу многочисленных эмигрантов.

Зимой 1929/30 года Эренфест вновь посетил Советский Союз: выступал на семинарах в Ленинграде и Москве, посетил Харьковский физико-технический институт, в котором к тому времени началось формирование крупной школы физики низких температур.

Последний раз Павел Сигизмундович приехал в СССР в декабре 1932 года и около месяца провёл в Харькове, где к тому времени начал работать молодой Лев Ландау.

Эренфест с радостью делился не только идеями, но и новыми людьми, попавшими в его поле зрения. Антипатии Эренфеста иногда носили характер чудачеств. Так он не любил запах духов и переносил свою нелюбовь на тех, кто распространял этот аромат. Раздражало его и чрезмерное внимание к одежде. Будучи удивительно чистоплотным, он был безразличен к одежде, ходил чаще всего в грубом чёрном шерстяном свитере или в твидовом пиджаке.

Эренфест был легко ранимым человеком. Иоффе говорил о нём: «...нервы у него не под кожей, а на поверхности». К людям он привыкал не сразу, бывал резок, а в оценках – даже ядовит. Например, высоко ценя Я.И. Френкеля, он сказал ему об одной его работе: «Как, Вы и этим занимались? Скажите, Френкель, а есть ли хоть одна область физики, где бы вы не оставили след? Или лучше сказать, где бы вы не наследили!»

В 30-е годы Эренфест впадает в тяжелую депрессию. Он сомневается в собственной профессиональной состоятельности, сравнивает свои успехи с успехами других, чувствует, что его сил и способностей не хватит для того, чтобы понять новую физику и найти в ней своё место. Он не поспевает за стремительно развивающейся наукой и постепенно склоняется к мысли, что он всего лишь ничтожный преподаватель вуза со средними способностям. В письме Альберту Эйнштейну он пишет: «Я могу лишь обсуждать физику, созданную другими». Эйнштейн пишет письмо в Лейденский университет с просьбой сократить Эренфесту рабочие часы. Трагедия Эренфеста состояла в почти болезненном неверии в себя. Своим детям (Тане - штрих, Гале, Павлику) он говорил: «Смотрите на меня: вот так не надо делать!». Иоффе он писал: «Я знаю так ужасающе мало, а это малое - так плохо!».

Чувство неудовлетворённости усугублялось тем, что Эренфест выбирал неоправданно высокие критерии для оценки своих достижений. Эйнштейн писал об Эренфесте: «В Лейдене его любили и уважали студенты и коллеги. Они знали его абсолютную преданность делу преподавания и постоянную готовность прийти на помощь. Не должен ли он был быть счастливым человеком? Но на самом деле он был несчастнее всех бывших мне близкими людей. Причина состояла в том, что он не чувствовал себя на уровне той высокой задачи, которую должен был выполнять. Чем помогало ему всеобщее уважение? Его постоянно терзало объективно необоснованное чувство несовершенства, часто лишавшее его духовного покоя, столь необходимого для того, чтобы вести исследования. Он так страдал, что был вынужден искать утешения в развлечениях. Частые бесцельные путешествия, увлечения радио и многие другие черты его тревожной жизни происходили не от потребности покоя или безвредных маний, а скорее от странной и настойчивой потребности к бегству, вызванной душевным конфликтом».

В письме к Максу Борну (от 19 января 1932 года) Эренфест признался: «Если что-либо и может спасти меня от полного засасывания в трясину, так это, вероятно, будет переход к организационно-педагогической работе в России». Переговоры об этом переходе Эренфест вёл уже давно, и отголоски их имеются в его переписке.

Духовные силы Эренфеста подтачивала постоянная тревога о неизлечимо больном младшем сыне. Всё больше запутывалась и личная жизнь Эренфеста: в то время, как его жена в течение длительных периодов времени оставалась в Советском Союзе, занимаясь преподавательской деятельностью, с 1931 года он поддерживал романтические отношения с незамужней женщиной — историком искусства Нелли Мейес, что в конце концов привело к началу бракоразводного процесса. Единственный выход из сложившейся ситуации он видел в самоубийстве.

25 сентября 1933 за утренним кофе Эренфест был рассеян и молчалив, но в последние месяцы в этом не было, к сожалению, ничего необычного. Потом уже мать Татьяны Алексеевны, Екатерина Ульяновна, всегда провожавшая зятя на работу и готовившая ему завтрак, вспоминала, что, уже одевшись, Павел Сигизмундович как-то особенно нежно попрощался с ней. Из окна она видела, как он медленно пошел к калитке, выходившей на улицу, и также медленно двинулся по Witte Rosenstraat. Остановился, повернул - назад. Что-то забыл? Затем Эренфест снова подошел к калитке, положил на нее руку, и продолжал стоять, глубоко задумавшись, с застывшим и отчужденным выражением обычно такого подвижного лица. Он так и не вошел в сад, и Екатерина Ульяновна долго провожала его взглядом пока он, завернув за угол, не скрылся из виду. Больше живым она его не видела, в тот же день Павел Сигизмундович сам оборвал свою жизнь.

Эренфест едет в Гисен-Институт в Амстердаме, где содержат его сына-дауна. Вместе с ним он отправляется в парк, берет напрокат лодку, правит на середину озера и, окруженный густым туманом, стреляет сначала в сына, потом в себя. Сын выжил, но потерял зрение.

Открывая Сольвеевский конгресс 1933 года, П. Ланжевен сказал: «Пауль Эренфест должен был присутствовать здесь и ничто не сравнится с тем горем, которое потрясло нас, когда месяц тому назад мы узнали о трагическом решении, которое он счёл нужным принять. Многие из присутствующих здесь были его учениками и все – его друзьями».

Эренфест внёс большой вклад в новую физику своими работами, а благодаря критическому дару оказал существенное влияние на творчество своих современников.

Дарование Эренфеста высоко ценили Эйнштейн, Бор, Борн, Ланжевен, Паули. Остроумный, живой и весёлый, но легко ранимый, а потому часто бывавший грустным, доброжелательный критик работ своих коллег, влюблённый в физику и заслуживший любовь учёных своего поколения – таким был Пауль Эренфест.

• Детство Эренфеста прошло в помещениях над бакалейной лавкой, которой владел его отец. Во дворе находились соседские бойни, откуда раздавался визг забиваемых животных. Из окна гостиной в это время лились сладкие, сентиментальные звуки старенького пианино: брат Эренфеста считал себя музыкантом (По признанию самого Эренфеста, «Баха в доме не играли»). Дьявольская музыка преследовала Эренфеста всю жизнь.

• В письме к М. Борну Эренфест писал: «Но, черт побери, писание писем для меня - совершенно необходимое средство как-то удержать ускользающую между пальцами жизнь».

Однажды голландская королева пригласила к себе на приём Эйнштейна и Эренфеста. Отказаться было нельзя. Но чёрная пара Эйнштейна была в Берлине, а Эренфеста – в сундуке на чердаке. Когда её извлекли, комната наполнилась запахом нафталина. У знакомых одолжили костюм для творца общей теории относительности. Через два часа учёные стояли перед королевой: один во фраке явно с чужого плеча, другой - в окружении запаха нафталина. Потом их попросила подойти королева - мать. Этикет был соблюдён.

• Когда Эренфест сказал: «Знаете, Паули, Ваши работы нравятся мне намного больше, чем Вы сами», тот среагировал мгновенно: «Да? А у меня с Вами всё как раз наоборот!»

В 1925 г. Я.И.Френкель писал об ироническом отношении Эренфеста к противникам квантовой механики: «В середине июня собираются приехать Эренфест со свитой своих сотрудников и в том числе с цейлонским попугаем, обученным им произносить следующую фразу: «Aber, meine Herren, das ist keine Physik» («Но, господа, это не физика»). Этого попугая Эренфест выдвигает в председатели на предстоящих дискуссиях о новой квантовой механике».

• Одним из близких друзей Пауля Эренфеста был А. Иоффе, который вспоминал: «Ещё в мюнхенском кафе я встретился с Эренфестом, представителем Геттингенской школы. Мы подружились в Петербурге, куда он вскоре переехал вместе с женой, русским математиком Татьяной Алексеевной Афанасьевой, и дочерью Таней, «Таней-штрих», как он её называл. Павел Сигизмундович Эренфест был исключительной личностью. Небольшого роста, с коротко стрижеными волосами, короткой чёрной бородкой и яркими глазами, подвижный и весёлый, он легко сходился с людьми. Тонкий музыкант, он умел вскрывать в музыке Баха весёлые танцевальные мотивы и придавать ей неожиданное звучание. Страстный и увлекающийся по природе, он стремился управлять собою, не допуская себе ни малейшего снисхождения. Он не мог относиться равнодушно ни к чему, с чем сталкивался в жизни. С болезненной чувствительностью он реагировал на любые ошибки или беспринципные поступки. Эренфест отличался исключительным остроумием, которым он пересыпал свои доклады и лекции, и как тогда оживали и становились наглядными самые запутанные вопросы...!

На всех языках, кроме, пожалуй, немецкого, Эренфест говорил с ошибками и с акцентом; но незнакомые слова он заменял такими удачными, простыми и привычными, что они становились яснее правильных и надолго запоминались. ...

Способность Павла Сигизмундовича к критическому анализу и строгой физически ясной формулировке оказала большое влияние на моё научное развитие. Ему же было обязано зарождение в Петербурге современной теоретической физики. Со всей решительностью он выступал против формализма университетской физики, против её вождей. Зато он не смог добиться права преподавать в университете, хотя даже сдал там магистерские экзамены. Только Политехнический институт избрал его доцентом и разрешил читать курс дифференциальных уравнений математической физики. ...

Когда Лоренц по возрасту вышел в отставку, он предложил Эренфесту занять его место в Лейденском университете. Павел Сигизмундович считал себя недостойным такого высокого положения. Лоренц был общепризнанным главой теоретической физики всего мира, а кафедра физики в Лейдене была центром научной мысли. Но, обещав свою повседневную помощь, Лоренц всё же убедил Павла Сигизмундовича согласиться. Эренфест был избран и высоко поднял значение Лейденской школы, из которой вышли многие голландские учёные и откуда большое число физиков всех стран вынесло новые идеи, новые методы исследования. ... Но самого Эренфеста с самого переезда в Лейден не покидало ощущение своей неполноценности, мысль, что кафедру Лоренца должен был бы занять более крупный учёный».

• Старший сын Эренфеста Пауль (Павлик) пошёл по стопам отца и тоже стал физиком, обучался в Лейденском университете и работал в парижской лаборатории Пьера Оже. В 1930-е годы он написал несколько известных работ по физике космических лучей. В 1939 году, в 23-летнем возрасте, он трагически погиб в Альпах, где в одной из обсерваторий проводил измерения зависимости интенсивности космического излучения от высоты.

Старшая дочь Татьяна ван Арденне-Эренфест стала известным математиком.

Младшая дочь — Анна Галинка Эренфест стала художником. В 1943 году, через 2 года после женитьбы, её муж был депортирован в концлагерь Собибор.

Мачеха Пауля Эренфеста — Жозефина Йеллинек, младшая сестра его матери, на которой Зигмунд Эренфест женился за два года до смерти в 1894 году, погибла в концлагере (Треблинка).

• Иоффе, находясь в гостях у П. Эренфеста, наблюдал такую сценку. Он, Эренфест и Бор сидели на диване, а Паули по неистребимой привычке прохаживался по комнате из угла в угол. Устав от этих прохаживаний, Бор произнёс: «Вольфганг, перестань разгуливать, меня это раздражает». Паули удивился: «А что, собственно, Нильс, тебя раздражает?» Бор, отличавшийся манерой очень точно, но при этом достаточно медленно формулировать свои мысли, задумался, тогда вместо него ответил Эренфест: «Раздражает момент, когда ты, Вольфганг, возвращаешься обратно».