Незамеченный юбилей народного поэта Литвы

К 100-летию со дня рождения Эдуардаса Межелайтиса

Практически незамеченным прошёл недавно 100-летний юбилей народного поэта Литвы Эдуардаса Межелайтиса. Одним их немногочисленных юбилейных торжеств стал вечер в Вильнюсе, в клубе писателей, во время которого был представлен сборник произведений поэта „Tylėdamas klausysiu Lietuvos“. Его презентацию проанонсировал портал kauno.diena.lt со ссылкой на агентство ELTA.

Сегодня "Обзор" публикует полный текст статьи, размещённый в день юбилея поэта в газете "Обзор".

Эдуардас Беньяминович Межелайтис (Eduardas Mieželaitis), литовский советский поэт и переводчик, родился 3 октября 1919 года в деревне Карейвишкяй Шяуляйского уезда в рабочей семье.

Его мать была сельской учительницей. Дед поэта был столяром и плотником, отец — рабочим. С пяти лет маленький Эдуардас пас гусей. Он был из беднейших слоев населения, рано почувствовал на своей шкуре неравенство. Например, как-то раз его отогнали от кустов цветущих роз из господского сада с криком «Это не для таких как ты, свинёнок».

В 1923 году семья переехала в Каунас, где с 1931 года Эдуардас учился в 4-ой прогимназии. В 1935 году он перешёл в 3-ю гимназию, где литературу ему преподавала Саломея Нерис (1904-1945). Она оказала большое влияние на юного поэта. Многие учителя были известны своими антифашистскими убеждениями. Это во многом определило приверженность поэта коммунистическим идеям, его неприятие всякого национализма.

С 1934 года Межелайтис состоял в подпольной комсомольской организации. Печатать свои произведения он начал в 1935 году.

С1939 года Эдуардас учился на юридическом факультете Каунасского университета Витаутаса Великого. В 1940 году университет был переведён в Вильнюс.

Межелайтис был активным сторонником вхождения Литвы в СССР в 1940 году. С лета 1940 года он работал в редакции газеты «Комъяунимо теса» («Комсомольская правда»).

Во время Великой Отечественной войны Межелайтис был эвакуирован из Литвы и в 1941 – 1942 годах работал на заводе «Красный гигант» в городе Никольске Пензенской области.

С 1942 года он в Красной Армии; с 1943 года – военный корреспондент дивизионной газеты 16-ой Литовской стрелковой дивизии на Брянском, Центральном и 1-ом Прибалтийском фронтах.

В 1944 году Межелайтис был отозван из армии и направлен на комсомольскую работу в Литву и до 1946 года работал секретарём ЦК ЛКСМ Литвы. О Великой Отечественной войне поэт кратко, но впечатляюще сказал: «Бомба в сердце мне попала». В своих дневниках о войне, обращаясь к памяти своего друга, литовского поэта Владиса Мазурюнаса, он писал:

В это время он издал несколько сборников стихов. В 1946 году его творчество было подвергнуто жестокой идеологической проработке «за безыдейность». Его сняли с должности.

С 1946 года Межелайтис – редактор комсомольского журнала „Jaunimo gretos“ («Ряды молодёжи»). Потом, до 1951 года, был редактором журнала „Žvaigždutė“ («Звёздочка»).

В 1954-1959 годах Межелайтис – секретарь Союза писателей Литвы, а в 1959-1970 годах председатель правления. В 1959-1990 годах он – секретарь правления Союза писателей СССР.

Эдуардас Межелайтис – поэт яркого лирического дарования. Это проявилось уже в первых сборниках его стихов: «Лирика» (1943), «Ветер родины» (1946), «Мой соловей» (1952) (назван так поэтом в честь первой его учительницы поэтессы Саломеи Нерис). Символический смысл в книге «Мой соловей» приобрели талантливо написанные Межелайтисом строки о старой, уже столько раз воспетой в поэзии деревенской избушке. Новые жизненные горизонты, широкие дали влекут поэта, и он, словно с дорогой старенькой бабушкой, прощается со старой традиционной литовской деревней.

Когда типографские машины еще печатали сборник «Мой соловей», Межелайтис уже взошел на палубу корабля, чтобы повидать чужие земли. Поэт побывал во многих городах Европы, в 1957 году ездил в Индию, а позже - в Северную и Южную Америку. Весь земной шар становится для поэта знакомыми близким. «Мир, казавшийся когда-то таким большим, постепенно начал сжиматься, уменьшаться и весь уместился в моем небольшом сердце. Но теперь он волновался, стучался в стенки сердца, стремясь вырваться из него».

Поднимая французского мальчугана на руки, поэт вспоминает своего сына и надеется, что

Источник его творчества – фольклор и родная природа. Лирический герой его поэзии ощущал неразрывную связь со своим народом и родной природой. Ранняя лирика поэта по своему пафосу и стилю близка традициям поэзии С. Нерис и С. Есенина.

Вехами в его творчестве были поэма «Братская поэма» (1955), посвященная теме дружбы народов, и сборник стихов «Человек» (1961) (с иллюстрациями С.Красаускаса). Этот сборник – гимн Человеку и Земле. При этом там ощущается чувство тревоги за судьбу человечества.

Герой книги — наследник всего лучшего, созданного веками, покоритель Вселенной. Он живет в эпоху грандиозных открытий, строит новый мир. Начиная с этой книги Эдуардас Межелайтис выступает в литературе как поэт глубоких философско-публицистических обобщений.

За это произведение в 1962 году Межелайтис был удостоен Ленинской премии.

Ощущением трагического контраста между величием достижений разума человека космической эры, и ужасами античеловеческих преступлений пронизана атмосфера книги. Особенно тревожно и взволнованно эта драматическая тема звучит в стихотворении «Пепел», написанном под впечатлением посещения Освенцима - одного из самых страшных фашистских лагерей смерти.

В 1957 г. была напечатана книга его стихов «Чужие камни» — поэтические размышления советского поэта-коммуниста о современном капиталистическом западном мире.

Интеллектуализм и философичность – основные черты его последующих сборников стихов, которых у него было достаточно много. С конца 1950-ых годов творчество Межелайтиса заслуженно признавалось одной из вершин национальной литовской поэзии.

Будучи выразителем официальной идеологии, Межелайтис в то же время стремился к модернизации литовской поэзии, обраща¬ясь к формальным экспериментам в духе авангардизма. Для творчества Межелайтиса характерно многообразие жанровых форм: поэма, баллада, сонет, стихотворный цикл и др.

В 1960-1970 годах выходят его книги поэтической публицистики, в которых он рассуждает о литовском и мировом искусстве: «Лирические этюды», «Хлеб и слово», «Ночные бабочки», «Здесь Литва», «Горизонты», «Барокко Антакальниса», «Янтарная птица» и другие. Тогда же выходят и сборники его стихов для детей: «Кем быть», «Кастант-музыкант», «Зайчик-мальчик» и другие.

Произведения Межелайтиса были переведены на многие языки мира. И сам он переводил на литовский язык произведения А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, Т.Г.Шевченко, Ш. Петёфи, А. Мицкевича, В. В. Маяковского, С. Я. Маршака и других авторов.

За большие заслуги в развитии советской литературы и активную общественную деятельность в 1974 году Межелайтис был удостоен звания Героя Социалистического Труда.

Межелайтис был депутатом Верховного Совета СССР, заместителем председателя Президиума Верховного Совета Литовской ССР. Он – народный поэт Литовской ССР (1974).

Межелайтис был дважды женат. Супруги: Stanislava Mieželaitienė (в браке до 1992 г.) и Elena Mieželaitienė (в браке до 1997 г.). У него было двое детей: Daina Mieželaitytė-Telyčėnienė и Aurimas Mieželaitis.

Его родина, родная Литва, сегодня стала другой. Он её не понимал и понять не мог. Но до самой смерти Межелайтис верил, что она живёт и под пеплом. И не просто живет. Но из пепла вновь возродится.

В последние годы Межелайтис, в отличие от большинства деятелей искусств Литвы, не отказался от своих коммунистических убеждений, состоял членом КПСС до прекращения её деятельности. Он никогда не каялся за свою деятельность во времена СССР. За это его, конечно, жестоко травили. Но и в наши дни не все отвернулись от него, периодически издаются его произведения.

Эдуардас Межелайтис был награждён двумя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени и Дружбы народов. Награждён премией имени Дж. Неру (1969).

Скончался Эдуардас Межелайтис 6 июня 1997 года, похоронен на Антакальнисском кладбище в Вильнюсе. В Вильнюсе на доме, где он жил, установлена мемориальная доска. Узнав о смерти Э.Межелайтиса, Белла Ахмадулина написала: "Это была горькая весть о смерти Эдуардаса Межелайтиса. Он был поэт. Я думаю, что его жизнь шла непросто, нелегко.

Прошу всех, кто любил Эдуардаса Межелайтиса, принять мою любовь и сострадание".

Знаменитый литовский актёр Юозас Будрайтис сказал: "Эдуардас Межелайтис — поэт, которого давно и хорошо знают в России. Сейчас, правда, меньше.

Эдуардас Межелайтис любил Литву. Не абстрактно, а своими стихотворными строчками. Он был часть Литвы. И человек с большой буквы.

Его творческие следы время стереть не сможет.

Его идеал — будущий мир, не бывший и не теперешний.

Межелайтис воспевал не партию и не правительство, а человека в любых его проявлениях.

Межелайтис был поэт, философ, эрудит. Знаток творческого процесса. Он считал, что философия никогда не сможет заменить поэзию. А поэзия философию — может".

А сохраняется ли сегодня в России интерес к литовской поэзии?

В России, стране с очень высокой и развитой культурой, всегда был и есть к ней интерес. Пусть это несколько тысяч читателей, но это достаточно подготовленная аудитория. Появилось за эти годы немало клубов ценителей поэзии, где можно прочитать и разместить стихи. Интерес к литовской поэзии и прозе вырос в десятки раз. А в Литве незаслуженно, а иногда и сознательно предают забвению известных в прошлом поэтов, таких как Межелайтис.

Но Межелайтиса и чтят, и помнят. Сегодня – спустя двадцать лет – в обществе приходит осознание, что Межелайтис для литовской культуры – огромная многоплановая фигура.

Возможно, современных политиков это мало интересует, но факт остается фактом: выход Литвы из собственной скорлупы на широкое поэтическое пространство во многом произошёл именно благодаря Эдуардасу Межелайтису. Его поэма «Человек», написанная безразмерным стихом, произвела в поэзии настоящую революцию.

Поэт Андрей Вознесенский рассказывал, что, если бы не Межелайтис, его поэма «Треугольная груша» так и не увидела бы свет в Москве. Дело в том, что, будучи лауреатом Ленинской премии, Межелайтис входил в состав редколлегий многих литературных журналов. И в одном из них он этой «крамольной» поэме дал зелёный свет.

В последние годы жизни Межелайтис часто повторял, что, сделав однажды свой выбор, он уже не мог предать ни себя, ни других. Поэт искренне делал то, во что внутренне верил. Он гордился тем, что был поэтом своей эпохи. А когда и стали закрадываться тени сомнения, просто уехал в деревню и добровольно отошёл от общественной жизни. Время, бесспорно, всё расставит на свои места, вернёт оно и заслуженное признание Межелайтису.

• Не вечны боги — вечен Человек.

• В людей вложить такое сердце надо.

Чтоб было зло добром отражено.

• Человек питается хлебом. Но сначала нива питается потом и мудростью человека. Сам собой хлеб не приходит. Как и всё прочее на свете.

• Труднее всего самому стать человеком и помочь в этом другому. Но разве не это самое главное в жизни каждого из нас?

• Нелегко человеку ощутить в себе человека, вырастить в себе человека вообще, но ещё труднее высвободить в себе человека, который намного больше, чем тот, которого сумел он открыть вначале.

• Борьба дает человеку силу и молодость, и никогда не устаешь в борьбе за человека, за лучший мир.

• Имя человека теряют рабы низменных инстинктов, хранители прошлого. Имя человека завоёвывают те, кто ищет, трудится, творит.

• Разве из всех стихий, из пламени революции, из катастроф и катаклизмов, из землетрясений и гула космических ракет человек выходит меньшим, чем он был прежде? Не становится ли человек сильнее, не больше ли доверяет он силе разума и рук в этом неистовстве стихий? Не помогают ли эти страшные стихии росту человека?

• Борьба требует подвига, героизма. И в человеке мы должны воспитывать борца и героя. Вот почему формула нашего социалистического гуманизма — героика.

• Революция — скачок, ускоритель истории. Человек не хочет ждать. Он спешит. И счастье, что это так. Революционная страсть в крови человека, в его сердце, в самой его природе. Революционное чувство — чувство врожденное и вечное.

• И если мы говорим о человеке, — мы должны иметь в виду человека в себе, человека в других и человека для других.

• Мы, коммунисты, умеем любить человека. Мы умеем радоваться его успехам, огорчаться его неудачам, идти на жертвы во имя его счастья. В этом наша сила, наше неоспоримое преимущество.

«В настоящий кинематограф меня, мальчишку, привел Чарли Чаплин.

Как все дети нашего времени, я с великой радостью бегал в кино с малых лет. Там нетерпеливо, тревожно ждал, когда же вспыхнет белое полотно экрана, когда же наконец раздастся бойкий стук копыт и я помчусь к победе вместе с благородными ковбоями.

Ах, как смешили знаменитые комики Пат и Паташон! Я смотрел их самозабвенно. Позже с экрана мне явилось неповторимое лицо Греты Гарбо. Главное, в нем была даже не его серебристая, мерцающая красота. Блекла загадка, которую немыслимо было разгадать, мятеж ее души, проступавший в затаенности черт.

А Чаплина я принял не сразу. Нет, я принял, но не постиг всей глубины его. Я был еще мал для таких глубин… Постигал Чаплина годами, пробиваясь к нему. Он первый убедил меня, что кинематограф — искусство и зиждется оно на той же социальной, нравственной основе, что и литература. А литература к тому времени уже была для меня смыслом и оправданием моей жизни.

В 30-е годы я и мои товарищи были левым фронтом студенческого авангарда предвоенной, досоветской Литвы. Мы были комсомольским подпольем. Как же было не приблизиться к Чаплину! К нему, который был истое дитя народа, гордый, нелепый, смешной, великий… Чарли шел с нами во время демонстрации, в траурном шествии, когда мы хоронили рабочего, павшего от руки жандарма. Он падал вместе с нами, когда налетал отряд конной полиции, и первым вставал.

Чарли покончил в моем сознании с «киношкой».

Ушел в полное забвение роковой красавец Рамон Новарро. Затих навсегда стук ковбойских копыт.

А человек с тросточкой вырастал во мне… И кино становилось таким же хлебом моей души, как книги, картины, симфонии.

В конце 30-х годов в буржуазной Литве появились на экране первые советские фильмы. Они подали нам голос с другой планеты. Это были трилогия о Максиме, трилогия Марка Донского о детстве и юности Горького. Это были картины Михаила Ромма «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». И еще хорошо помню, как радовали звенящие молодой силой комедии Григория Александрова.

Для меня советские фильмы складывались в огромный портрет удивительной страны. Тогда я учился в Вильнюсском университете. Было очень трудное время. Мы боролись против фашизации студенчества. Но уже слышался топот сапог гитлеровских солдат, гул, раскатившийся по всей Европе. И мы понимали, чем оборачивается такой гул и лязг оружия — насилием, унижением, физическим и духовным истреблением человечества.

Ранним утром, разнося свежие, еще пахнущие типографской краской, только что отпечатанные в подполье прокламации, я твердо знал, что не один иду сейчас по пустынным улицам. Со мной рядом шли герои любимых книг, мою ношу поддерживали и «человек с тросточкой», и Максим, и Алеша Пешков. Они были для меня не менее реальны, чем те, с кем я встречался на наших тайных студенческих сходках.

Они — герои, казались мне фигурами идеальными? Наверное… Но при всей своей возвышенности они были и абсолютно реальны для меня. Должно быть, потому, что в них не было ни капли дидактики, умозрительности. Иначе бы сразу ворвалась фальшь. Сломала бы мое искреннее преклонение перед ними.

Мне равно нужны были их духовная высота и живая конкретность. Особенно если этот герой был человеком из народа, то есть сродни мне, моим корням. В этом случае я становился особенно внимателен, даже требователен к мельчайшим подробностям. Они и помогали узнать в герое, рожденном воображением художника, — живого, настоящего, доподлинного. И приходил контакт, начиналась реальная жизнь такого героя в моем сознании, его активное воздействие на меня.

Помните, послевоенные годы подарили миру итальянский неореализм? Я встретился с народной Италией в картинах Росселлини, Де Сика, Де Сантиса, Кастеллани.

А впервые я попал в Италию много позже, спустя несколько лет. Но я уже так хорошо знал эту страну!.. Старым знакомцем я шел улицами ее древних городов. Но не потому, совсем не потому, что кинематограф неореалистов идеально точно запечатлел внешнюю атрибутику жизни простых итальянцев: в этом случае экран преподнес бы нам всего лишь натуралистическую повседневность, а натурализм ничего не решает.

Самоощущение итальянской народной массы, ее дух, ее поэтическая устремленность первых послевоенных лет — вот что приближало, сближало и рождало чувство первооткрытия этой прекрасной земли. Восхищение гордой несгибаемостью народа, пришедшее из фильмов, подтверждала реальность.

Искусство, поэзия объединяют людей.

Искусство, поэзия живут в сердце каждого. Я убежден в этом.

Поэтика неореалистов стала этапной для того блистательного взлета, который совершил итальянский кинематограф в «81/2» Феллини. Кинематограф вознесся к настоящей поэзии».