Они тоже: как сражались наши бабушки в Великую Отечественную войну
9 мая. По дорогам уже вторую неделю ездят машины, украшенные георгиевскими ленточками, флагами и наклейками, по улицам городов пройдёт Бессмертный полк, вечером будет салют. Россияне вспоминают тех, кто когда-то рисковал жизнью, чтобы защитить свою родину и близких, пишет КОСМОПОЛИТЕН.
Казалось бы, все знают, что воевали не только мужчины. В самом начале боевых действий женщины рвались сражаться не меньше: половина ходатайств с просьбой отправить их на фронт поступила от девушек. Историки озвучивают разные цифры: самую распространённую — 800 тысяч женщин-военнослужащих, поступивших за годы войны в войска, — часто называют заниженной и не учитывающей как минимум партизанок и подпольщиц.
В прошлом году накануне Восьмого марта Министерство обороны России запустило сайт female-heroes.mil.ru, на котором опубликовали исторические документы (письма, вырезки из газет военных лет, докладные записки и наградные бумаги), рассказывающие о подвигах женщин во время Великой Отечественной войны. Из сухих фактов вырастали истории, наполненные героизмом и отвагой.
Лейтенант медицинской службы Галина Волкова во время боя в тылу врага вынесла в укрытие 35 бойцов и командиров. Награждена орденом Красной звезды.
Старший сержант Воеводина и комсомолки Рофанова, Зиборова, Бартинкова и Абрамова, когда закончились боеприпасы, забрались в подбитый танк и вели стрельбу по противнику из него. Девушки уничтожили два орудия, девять огневых точек и 70 фашистов. Воеводина и Зиборова погибли.
Ефрейтор 133-го отдельного гвардейского сапёрного батальона Костяницына Наталья во время боя ручной гранатой уничтожила пулемётный расчет врага. Награждена орденом Красной Звезды.
Мария Октябрьская после гибели мужа все свои деньги потратила на танк и добилась права воевать на нём в качестве водителя.
Сельская учительница Татьяна Барамзина стала снайпершей, а когда в 1944 году у неё ухудшилось зрение, осталась на фронте связисткой. Перевязывала раненых, когда в блиндаж ворвались фашисты, отстреливалась до последнего патрона, молчала под пытками. Посмертно стала Героем Советского Союза.
Радистка Ольга Филаткина в составе отряда автоматчиков-лыжников вела бой в тылу противника, была ранена, до конца передавала сообщения, вызывая огонь. В последней передаче она сообщила: «Немцы ворвались в наше расположение. Прощайте, товарищи! Радио взрываю».
Елена Стемпковская на командном пункте до последнего пыталась выйти на связь со штабом. Когда ворвались немцы, схватила карабин и убила троих. Её пытали, перед смертью долго водили по селу с отрубленными руками.
Несмотря на всем известные примеры героизма, женщин всё равно не принято считать защитниками Отечества. Доходит до того, что в разговорах о дискриминации женщин мужчины прямо заявляют: «Вы же не можете воевать, вот и сидите тихо, какое ещё равноправие».
Но женщины сражались — и делали это не хуже мужчин. Некоторых героинь знают все: летчицу-истребительницу «Белую лилию» Лидию Литвяк, снайпершу «Леди Смерть» Людмилу Павличенко, партизанку Зою Космодемьянскую. Но за их спиной стоят миллионы других, безымянных: медсестры, связистки, зенитчицы. Почти в каждой семье живёт память о бабушках, которые уходили на фронт или в тылу занимали место мужчин, продолжая при этом оберегать своих детей. И именно эта память заставляет нас вздрагивать при виде агрессивных наклеек «Можем повторить!» или детей, одетых в военную форму.
«Бабка моя Елизавета, связистка с 1943-го по 1945-й, освобождала Белград, награждена медалью „За отвагу“, ранена при попытке соединить жилу связи, выжила, в госпитале больше всего горевала, что её коробка с бусами потерялась. Про войну не рассказывала, в бога не верила».
«Моя бабушка ушла воевать вместе с братом. Брат погиб в Киевском котле. Она прошла всю войну от звонка до звонка».
«Моя бабушка была связисткой. Медаль за взятие Праги и ещё куча наград. Контузия — всю жизнь головные боли. Никогда не говорила о войне, хотя однополчане (только женщины) у нас собирались на 9 мая. Точно не знаю, но до Берлина вроде бы не дошла. С мужем, который был до войны, после войны развелась. Вышла замуж за вдовца с тремя детьми, мужа своей сестры, вырастила их и потом меня (своих детей не было). Если бы услышала „Можем повторить“, думаю, убила бы».
«Ада, моя бабушка, и ещё сестра Валя работали на „Шарикоподшипнике“. Валя (1924 года рождения, из её мальчишек-одноклассников не осталось почти никого — Сталинград) бросила школу, стала сандружинницей, тушила зажигалки, работала на конвейере „Шарика“ — отбраковывала негодные детали. Однажды она заснула прямо за столом. Не просыпаясь, схватила свои ботинки и поставила правый в одну сторону — годный, левый в другую — брак. Её мать, моя прабабушка, плакала. В эвакуации в Куйбышеве они голодали, местное население было совсем не гостеприимным. Спаслись только тем, что прабабушка Берта была белошвейкой…»
«Бабушка рыла окопы под Москвой. Все мальчики её класса погибли во время обороны столицы. Прямо вот до одного. Однажды, уже после смены, она не успела скоординироваться, залезая на грузовик. Он тронулся, переехал ногу. В госпитале брать её отказались, мотивируя тем, что полно раненых, не до девушки. Водитель отвез её в деревню рядом с Мелихово к её бабушке, та вылечила травками. Да так, что бабушка ещё успела даже в вуз поступить во время войны, хоть и тяжеловато было из МО ездить, редко поезда ходили. О войне ни она, ни дедушка не распространялись. Чаще плакали и молчали».
«Прабабушка наша Капитолина с папиной стороны одна поднимала девятерых детей. Прадед наш Хрисанф пропал без вести, поэтому пособий им не полагалось. Рассказывала про мёрзлую картошку размером с голубиное яйцо, лебеду и кору, вечный голод. Спали летом по три часа прямо в поле. Чудо, что ни один из её детей от голода не умер. С войны у неё астма. С маминой стороны бабушка подростком эвакуировалась с заводом. И от мачехи, и там кормили, хоть и мало. И паспорт давали, и учили. Работала в горячем цехе. Про войну никто из них говорить не хотел. „Там было страшно, вши, чесотка и голод“. Всё. За „повторим“, думаю, могли и на вилы поднять».
«Бабушка оккупацию дома пережила, в селе, в поле под бомбёжку попала, чудом уцелела, в 16 лет пошла на Ростовский завод, там снаряды делали. Тощие девчонки пахали по‑чёрному, откуда силы брались только. Однорукий мастер всё время упрашивал, чтоб тяжести не таскали сами, его звали, потому что: „Девчата, вам же ещё рожать, загубите себя!“ Самое странное, что после всего у них ещё хватало сил и желания на танцы пойти или на концерт какой. Девчонки! Сама посмеивалась, вспоминая. Попутно училась у мастеров, был там немец один, из пленных практически в самом начале войны, очень гордился, что никого не убил — бабушка говорит, не врал, правда. Обучал желающих. Так бабушка всю жизнь на заводы и попадала. Молодой организм справился, слава богу, не было ощутимых последствий. Другая бабушка была шофёром всю войну, но с ней почти не общались, увы, не успела я расспросить. Соседка, помню, рассказывала, связисткой была, по-женски всё загубила, очень жалела, что и замуж не вышла. Но вырастила племянника, одинокой не осталась».
«Одна бабушка рыла окопы, обморозила ноги, я в детстве боялась на них смотреть — синие были. Бабушка мужа — врач, ездила в эвакогоспитале вместе со своим отцом, который был хирургом — начальником эвакогоспиталя (это поезд, который забирал с передовой раненых). Разбирала книги, нашла листочки с дневниковыми записями. Буднично так пишет: где были, кого вывезли, а понимаешь, что Белоруссия. И вот так всю войну проездила с востока на запад, с запада на восток».
«Когда дедушка ушёл на войну летом 41-го, бабушка заменила его в шахте, из которой он ушёл. Работала прямо в руднике, под землёй, с первопроходцами, катала наверх вагонетки с углём. И ещё были дом, хозяйство, кукурузное небольшое поле и трое детей: восемь, шесть лет и четыре года. Бабушка была очень худенькая, маленького роста — 1 м 50 см, весом 45 килограммов, но крепкая физически. Всё сдюжила. Дети по хозяйству помогали, конечно. Дедушка почти всю войну пробыл в рабстве работником у немецкого фермера, вот бабушка всю войну одна так и прожила».
«Бабушка была в Москве с моей маленькой мамой. Мой дедушка пропал без вести сразу из московского ополчения, и до выяснения ей не были положены даже карточки как жене фронтовика, им было совсем нечего есть, и она после работы вязала жилеты солдатам на фронт за дополнительный паёк. Норма была огромная, шерсть выдавали тёмную, из электричества — одна слабая лампа, и то всё время отключали. Она полностью потеряла зрение (жила с минус 13 — минус 15 после войны), ну и зубы от голода».
«Младшая сестра моей бабушки ушла в конце войны медсестрой, ассистировать моему прадеду-хирургу. Потом о войне избегала рассказывать, хотя застала мало. „Воевали и победили“. Её старшую сестру чуть не расстреляли до того на улице немцы: остановили на улице оккупированного города с вопросом „Юде!?“, а её угораздило на немецком ответить, что она цыганка».
«Бабушка с папиной стороны с 16 лет работала в госпитале, с ночными дежурствами, стиркой белья и бинтов руками, мытьём раненых. Бабушка с маминой стороны работала учительницей, но вечером тоже помогала в госпитале. Не фронт, но обратная сторона — с потерями, тяжёлой работой и бесконечным ожиданием вестей (дедушка не смог эвакуироваться с госпиталем, в котором оказался после ранения, и всю блокаду провел в Ленинграде)».
«Бабушка моя Александра пошла работать на железную дорогу, ей было 13. В семье она была младшей, к войне из 12 детей в живых оставались пятеро — она, три брата и сестра. Один погиб в Бресте в первые дни войны, второй — в 43-м, третий был в НКВД, погиб в 45-м. Я узнавала об этом по крупицам — имена братьев, хоть что-то. Про того, что служил в НКВД, бабушка не говорила вообще. Никогда и никак. И имени не называла. Про войну не рассказывала — ничего, ни слова. Письма от соцслужб с приглашениями на 9 Мая выбрасывала молча, соцработников с подарочками выгоняла с каменным лицом и громким матом».
«Бабушка умерла год назад, ей было 98, деда уже давно нет в живых. Они как работники тыла не были в почёте, как те, кто на фронте, но жили они тяжело, работали ещё тяжелее: бабушка в колхозе да с детьми, дед в шахте по 12 часов. Дед говорил, что, хоть и поздно было, а домой торопился, его ждали дети, потому что весь день голодные, а у него шахтёрская пайка — хлеб. Бабушка из колхоза взять ничего не могла — закон о колосках».
«Бабушка Лена всю войну проработала в Москве почтальоном. Один раз по дороге на работу попала под воздушную тревогу, и её вместе с другими прохожими загнали в бомбоубежище. Результат — опоздание на работу на 30 минут, за это собирались отдать под трибунал. Как она уговорила начальство не делать этого — не рассказывала».
«Мама рассказывала про свою тётку, старшую сестру моего деда: „Они с мужем, со Степаном, в Новосибирскую область тогда приехали — Шурка у них уже был, а Володька там родился. И вот успели они только землянку выкопать, поставить, а топилась землянка буржуйкой. И тут Степана в армию забрали, на финскую, там он жив остался, но его не демобилизовали, а потом забрали на Великую Отечественную, и там он погиб“. А тётка осталась одна с детьми в землянке этой. А в Сибири зимой морозы под 40, в землянке холодно, что там буржуйка нагреет. Пол земляной, все мёрзнут, дети болеют постоянно. А она откуда-то знала, как печки глинобитные делать. И вот накопала глины, сделала опалубку, потом свод вывела. Получилась русская печь. Почти всю землянку она у неё занимала, дети так и жили на этой печке. Дрова, конечно, надо было доставать. Но мёрзнуть и простывать они с детьми перестали. Так она потом всей деревне печки била, мастер по ним была».
«Бабушка во время войны работала на лесоповале. Её сначала поварихой взяли, готовить на бригаду. Потом она сказала: да ну вас, одному недосолено, другому пересолено, пойду лучше лес валить. Ей нравилось лес рубить, они с напарницей ещё и передовичками были. Паёк давали усиленный, работа-то тяжёлая. У неё и медаль была — за доблестный труд во время войны. Как вывозили срубленный лес? Сплавляли. По реке, весной, когда вода высокая. Она потом всю жизнь жаловалась, что ноги болят — застудила, в лаптях же, другого ничего не было, а вода ледяная».
«Бабушка закончила в Москве один курс мединститута и поехала в эвакуацию на Урал со своей матерью. И уже там попросилась на фронт. На мой вопрос почему, она ответила: „А что, я должна была сидеть в Красноуфимске? Это же жуткая провинция“. Всю сталинградскую битву была медсестрой в госпитале. Рассказывала только смешное. А потом мы нашли её письма, где она описывала, как разбомбили эшелон, в котором она ехала на фронт, и как погибла ее начальница, опытная пожилая доктор».
«Обе прабабки тащили тыл. Одна грузила на комбинате в Магнитогорске железную руду — тяжесть страшная. Одна умерла — мне 6 лет было. Вторая — когда мне 20 с лишним. Так вот вторая к „можем повторить“ относилась: „Нападут — повторим! Но не сдадимся“. Для них обеих 9 Мая было праздником».
«Моя прабабушка 1913 года рождения пережила войну. Работала в тылу, сдала 19 литров крови. Кормила мою четырёхлетнюю бабушку супом из картофельных очисток. Всегда говорила: „Лишь бы не было войны“. И плакала».
«Моя прабабушка была горным инженером. Чтобы получить лишнюю пайку масла для прадеда, который заболел туберкулёзом, и двоих детей, работала в шахте».
«Бабушка родилась в 1926 году. Отец её, не оправившись от последствий раскулачивания, умер в ноябре 1941 года, спустя месяц бабушка устроилась работать на эвакуированный из Харькова в Киров тракторный завод, переоборудованный под выпуск танков КВ-8 и снарядов к ним. Всю войну проработала фрезеровщицей, вытачивая детали к снарядам».
«Моя прабабушка Анна на войне была медсестрой в военном госпитале, к тому времени у неё было уже двое маленьких детей, муж на фронте. Раненые поступали в госпиталь иногда по несколько суток подряд, уйти было нельзя под угрозой расстрела, и она могла три дня не знать, что с детьми. Ей были положен паек, но его могли по многу дней не давать. Однажды она не выдержала и взяла немного теста с больничной кухни, намазала его на грудь себе, под одежду (так как сумки проверяли), чтобы принести детям — обе дочери болели. Глубокой ночью запекала его в золе в печке (переносная была в квартире), а чтобы запах хлеба перебить, вместо дров использовала сосновые шишки».
Война, дошедшая до нас через рассказы наших бабушек, не стала менее страшной. Не надо думать, что мы не можем сражаться. Женщины, прошедшие войну, не хотят никаких повторений. И их внучки — тоже.
Желание жить в мире — это не слабость. Сегодня, вспоминая тех, кто заплатил за него жизнью, мы скорбим и надеемся: никогда больше. И верим, что так считают женщины во всех странах — и, значит, половина человечества на нашей стороне.
Фото: А. Архипов/ТАСС, Л. Бернштейн/ТАСС, Е. Копыт/ТАСС, ТАСС
