Нас спасала Сибирь

К 70-летию депортации 1949 года

«В период с 25 по 28 марта 1949 года из Литвы выселено 6845 семей кулаков и 1972 семьи бандитов и националистов…»

(Из материалов архива КГБ СССР).

В их числе была и наша семья из пяти человек. К какой же категории были отнесены мы?

Предыстория

Во время немецкой оккупации мой отец Йонас Грейчюс работал директором гимназии в г. Юрбаркасе. Когда весной 1944 года немцы обязали директоров школ заставлять старшеклассников вступать в их армию, отец, рискуя своей жизнью, так поработал, что ни один ученик в эту армию не вступил. В то же время мои родители прятали у себя еврейку Сару Кантор (в 2015 году им посмертно было присвоено звание Праведников мира, об этом тогда писал «Обзор»).

После освобождения Юрбаркаса от фашистов отцу было сказано, что директору школы, работавшему при немцах, в этой же школе работать при Советской власти нельзя, и он был назначен директором школы в Ваджгирисе того же района. А вокруг городка простирались леса…

В книге А.Стошкуса «Ваджгирис», изданной в 2006 году, опубликованы воспоминания моего отца. Цитирую (перевод мой – Р.Гр.): «Время понемногу идёт, а тут всякие неожиданности, слухи.

«Лесные братья» нападают, стреляют, мстят… Убивают, убивают, убивают. По ночам хозяйничают эти «братья», днём другие. Чего можешь дождаться? Пули в лоб. Хоть и случайно, по недоразумению».

Как спустя годы мне рассказывал отец, редкая ночь проходила без расправ над кем-нибудь из мирных жителей. Речь на похоронах каждый раз должен был произносить директор школы, разумеется, осуждая убийц, за что со временем он непременно мог бы схлопотать пулю. И тогда он попросил, чтобы его перевели в какую-нибудь школу Клайпедского, более спокойного, края, и в конце 1945 года был назначен директором Пагегяйской гимназии.

Картина его встретила удручающая. Почти все учителя были без должного образования, в огромном трехэтажном здании школы была разгромлена система отопления, в стене зияло пробитое снарядом огромное отверстие. В срочном порядке пришлось строить печи, раздобывать топливо, а местные власти не оказывали директору никакой помощи, косились на человека, директором школы работавшего и при немцах.

Осенью 1947 года о том, что местным властям наплевать на нужды школы, в частности, что в неё всё ещё не завезено топливо, он написал в «Тиесу». Журналисты посчитали, что критика слишком мягкая, и соответственно подредактировали. Власти пришли в бешенство, но на критику органа ЦК партии должны были реагировать – топливо было завезено в кратчайшие сроки. Однако после этого на разных совещаниях партийные и советские работники, а в то время это были в основном малограмотные люди, о нём говорили лишь негативно, порой даже оскорбительно.

Однако страшнее было другое. В школе создавались пионерские и комсомольские организации (должны были создаваться!), и не могли в стороне оставаться директорские дети. Вскоре в пионерском галстуке стал щеголять я, а старшая сестра вступила в комсомол. И тут стали приходить отцу письменные угрозы от «лесных братьев». Пагегяй – городок небольшой, и несколько раз они даже осмелились к нам прийти ночью. Угрожали, требовали не плодить комсомольцев, в конце концов, стали требовать от отца список комсомольцев.

Мы, дети, тогда об этом не знали, а он тянул время, мучительно раздумывая, как выйти из положения – это лишь спустя годы он узнает, что жертвами этих «братишек» стали более 120 учителей Литвы.

Нас переселяют

Наступила ночь с 24 на 25 марта 1949 года. Грубый стук в дверь. Голос мамы: «Отец, вставай, нас пришли в Сибирь вывозить».

В комнату ввалились четверо вооружённых мужчин и девушка – секретарь волостного комитета комсомола (все - литовцы). Мужчины потребовали, чтобы отец сдал оружие, девушка у сестры - комсомольский билет. Оружия, естественно, не было, так что довольствовались пришельцы лишь конфискованным комсомольским билетом. Когда мы вышли с узлами в руках, светало. Под охраной вооружённых людей устроились в кузове ожидавшего нас во дворе грузовика. В состав из товарных вагонов семью директора поселили первой.

Поднявшись в вагон, отец произнёс незабываемые слова: «Ну, слава богу, теперь не надо будет «лесных братьев» бояться. Теперь нас будут охранять». Нас действительно охраняли: чуть поодаль от вагона восседал солдат с пулемётом.

Днём и ночью взад-вперёд сновали грузовики, и лишь вечером 27 марта, когда все вагоны были забиты до отказа, состав медленно тронулся.

Путь предстоял дальний, так что представилась возможность обстоятельно познакомиться со всеми соседями, а ими оказались четыре семьи: Ряубы, Шоколасы, Цейнорюсы и Старадумскисы с пятью малолетними детьми. Всего в вагоне – теплушке обустроились 22 разновозрастных «врага народа»: не кулаки, не бандиты и не националисты, а сельские бедолаги в рваных и латаных одежонках; врагами же они стали потому, что жили в хуторах, находившихся возле леса, и вынуждены были последним куском хлеба делиться с теми, кто по ночам приползал из леса. Попробуй не поделиться…

Везли нас три недели. Раз в сутки под окрик часового «быстро, быстро!» загоняли под вагоны, дабы мы освободились от переваренной скудной еды. Для мужчин и женщин «туалет» был общий, тут я увидел несколько молодых людей с комсомольскими значками: билеты у них, конечно, забрали, а значки остались на память.

Высадили бедолаг на станции Нижнеудинск Иркутской области и на грузовике увезли в лесной посёлок Соловьёвск, где нас встретили «враги народа», привезённые из Литвы в 1948 году. И ещё встретил комендант лейтенант Крупинев, показавший, кому какая отведена в бараке квартира.

Начало новой жизни

Уже назавтра мы были отправлены в баню: в пути даже обовшивели. Потом глав семей вызвал комендант: моему отцу он сказал, что сюда его навечно переселили как кулака, однако тут же заметил, что вечного ничего нет. Повторил: «Вас не выслали, а переселили в другой район страны». Узнав, что является кулаком, отец за новость отблагодарил подписью. Что ж, кулацкий запашок за ним, конечно, тянулся – его отец, мой дед, когда–то владел тридцатью гектарами земли, но его сын как ушёл с этих гектаров в 1925 году (поступил в университет), так больше и не вернулся.

Спустя пару недель комендант объявил, что на краю посёлка вспахана земля. На каждого члена семьи отводится сотка. Завхоз участка химлесхоза обеспечит семенным картофелем. Так что – вперёд, сажайте. И тут к отцу за советом явилась делегация земляков. Как к единственному образованному человеку. Сомневались, стоит ли сажать картошку – ведь если не летом, так осенью русских разобьют американцы, и можно будет возвращаться домой. Отец сказал, что это глупые слухи, картофель надо сажать. Его послушались. Осенью копали и радовались.

А потом начался сезон добычи в тайге живицы. Отец стал вздымщиком (целый день ходил от сосны к сосне и специальным ножиком, хаком, вырезал на них желобки). Это была очень тяжёлая работа для непривыкшего к физическому труду пожилого человека, и однажды, придя с работы, он свалился с высокой температурой. Медпункт между тем находился только в колхозном посёлке Укар, и туда, за шесть километров, отец отправился пешком.

Врач сразу обратила внимание на интеллигентность этого пациента. Узнав, что в Литве он работал директором гимназии, произнесла: «Конец света».

Выписала лекарства, написала справку для коменданта, что этому человеку противопоказана физическая работа, сказала, что в обратную дорогу пешком его не отпустит. Побежала к председателю колхоза, и пожилой колхозник увёз его домой на лошади. Выздоровевший отец стал работать помощником бухгалтера, а вскоре был назначен бухгалтером.

Хуже обстояли дела у моих сестёр (15 и 17 лет). Когда начался сезон сбора живицы, они были отправлены в тайгу и целый день от сосны к сосне таскали тяжёлые деревянные вёдра. Вкус этого изнуряющего труда в жару, когда в глаза лез и кусался гнус, познал и я, одиннадцатилетний. Но вскоре это закончилось.

«Учёба – дело святое»

На окраине Нижнеудинска находился сельскохозяйственный техникум, и отец обратился к коменданту с просьбой отпустить дочерей на учёбу. Услышал: «Учёба – дело святое». Сестёр приняли, они стали получать стипендию. Я в сентябре потопал в четвёртый класс начальной школы, хотя в Литве уже учился во втором классе гимназии. Надо было осваивать русский язык.

Как-то к нам заглянул местный житель Дмитриев. Откуда-то он узнал, что я умею играть на аккордеоне и что мы привезли инструмент. Стал просить отца, чтобы он отпустил меня поиграть на вечеринке молодёжи, а ведь играть я умел только мелодии литовских песенок. И я играл, а молодёжь танцевала. А потом Дмитриев прошёлся по кругу с шапкой, и я принёс домой первый в жизни свой заработок.

По-русски стал свободно разговаривать уже вскоре. В средней школе учился в большом соседнем селе, в классе, кроме русских ребят, были литовцы, украинцы, поляки, немцы, татары – очень спаянный, дружный коллектив, в котором не существовало национальностей.

Меня заприметил учитель русского языка и литературы Николай Никитич Логинов, и с его помощью, учась в восьмом классе, я попытался написать свой первый рассказ. То, что спустя годы я стал журналистом, я обязан этому прекрасному педагогу.

В 1953 году сёстры окончили техникум и были назначены агрономами в колхозы, подконтрольные Хоготовской МТС, а это недалеко от Байкала и Лены, где живут в основном буряты. Туда переехать было разрешено всей семье, там я пошёл в девятый класс, а отец стал работать в МТС снабженцем. Воспоминания о Хоготе – самые хорошие. Прекрасные, добрые учителя. Очень тепло меня, единственного в школе литовца, приняли одноклассники. В школе я вскоре стал бессменным музыкантом, организатором концертов, мои информации и репортажи о школьной жизни и работах на селе стали печатать районная, окружная и даже областная газета «Восточно–Сибирская правда». Стал получать гонорары.

Мы - не враги народа

Как-то на работу к отцу заглянул незнакомый капитан МГБ. Отец насторожился. Капитан сказал: «Вас прекрасно характеризует директор МТС Кравченко. Расскажите, и поподробнее, за что, на ваш взгляд, вас депортировали».

Нехотя, но всё-таки рассказал отец о себе, начиная с работы директором при немцах, а капитан внимательно слушал. Потом он сказал: «Если всё действительно так, как вы рассказали, то вы ни в чём перед Советской властью не провинились. Изложите всё это на родном языке на бумаге, а мы по своим каналам переправим в Литву. Вас непременно реабилитируют. Я к вам подъеду через месяц».

Отец пообещал написать.

Однако не стал писать отец, ибо не верил, что его реабилитируют. Но когда капитан вновь приехал и упрекнул его в недержании слова, начал писать, и спустя какое-то время его творение с помощью капитана улетело в Литву. А летом 1955 года капитан вновь навестил его и сообщил, что решением Президиума Верховного Совета Литовской ССР он признан невиновным, реабилитирован, и, получив паспорта, вся семья может возвращаться на родину.

Впоследствии в своих воспоминаниях отец напишет: «Это был первый человек в синей фуражке работника МГБ, которому я пожал руку».

Холод родного края

Узнав, что его снабженец может вернуться в Литву, обеспокоился директор МТС Юрий Александрович Кравченко. Кстати, это был талантливейший организатор, человек очень чуткой души, впоследствии даже ставший руководителем всей огромной Иркутской области. Он стал уговаривать отца не возвращаться в «бандитский край», обещал повысить зарплату и предоставить квартиру получше. Но родина есть родина, однако отец, прежде чем собраться в дорогу, стал наводить справки, перестали ли стрелять в лесах. Родственники сообщили, что лишь кое-где изредка раздавались одиночные выстрелы фанатиков.

Семья вернулась. По распоряжению республиканских властей, хотя и со скрипом, отцу был возвращён в Юрбаркасе дом, выплачена компенсация за конфискованное имущество, он имел право вновь устроиться на педагогическую работу. Даже те годы, что были проведены в Сибири, ему засчитали в педагогический стаж. И всё же… Но обо всём по порядку.

Он был назначен завучем школы, а приказ о назначении написал работавший заведующим РОНО его бывший ученик. Спустя несколько лет работу школы проверяла комиссия. При обсуждении результатов проверки, как всегда, были отмечены достижения, а потом последовало «однако». И тогда директор изрёк: «Как же может не быть упущений в работе, если моим заместителем работает бывший ссыльный?» Услышав эти слова, отец подал заявление об увольнении.

Потом человек с высшим образованием и в совершенстве владеющий шестью языками устроился счетоводом с мизерной зарплатой в пункт по приёму зерна. По этой зарплате ему была назначена пенсия в 72 рубля.

Он довольствовался этой пенсией, однако как-то ему позвонила работница отдела социального обеспечения и попросила зайти. Оказалось, в отдел пришло письмо от группы «доброжелателей», которые возмущались тем, что бывший ссыльный, враг Советской власти незаслуженно получает такую большую пенсию, и требовали её пересчёта. Работница сказала, что пересчёт пенсии будет произведён, и посоветовала разыскать в архивах платёжные ведомости того времени, когда он работал директором в Пагегяй. Ведомости за его подписью были найдены, и написана справка о той зарплате. После пересчёта отец стал получать пенсию в …120 рублей.

И ещё отцу стало известно, что одной из причин его депортации стала кляуза трёх его учеников времён немецкой оккупации, отправленная ими в Пагегяй, в отделение МГБ. Ему показали это письмо. По его словам, правды в нём было процентов 10, остальное – грязная клевета бывших двоечников. Он захотел найти этих людей, глянуть им в глаза, но оказалось, что один из них повесился, девушка умерла от туберкулеза, а третий находился в сумасшедшем доме. Но в то время их кляуза властям Пагегяй очень пришлась кстати.

На склоне своих лет отец часто задумывался о том, что о сибиряках у него остались только светлые воспоминания, а в родном краю он часто наталкивался на злобу и месть. А ведь он никогда никому не приносил зла. Земляки выдворили его за пределы родины, бессознательно спасая от тех земляков, что по ночам вылезали из лесов с оружием в руках. Люди, творившие беззаконие, того не ведая, спасли его и семью от неминуемой гибели. Но хотели они ему зла.

Отца давно нет. Теперь уже меня, переступившего через порог восьмидесятилетия, мучают подобные сомнения и вопросы. Ответы на них я пытаюсь дать в своих книгах, но одно для меня остаётся бесспорным: та преступная депортация спасла жизнь многим литовцам. В то время, когда в Литве свои убивали своих, там мы могли жить спокойно и даже получить образование.