Сергей Урсуляк: «Люблю работать с теми, кого люблю»

По приглашению Международного медиаклуба «Формат-А3» в Вильнюсе недавно побывал известный российский кинорежиссёр, сценарист и актёр Сергей Урсуляк.

Литовскому зрителю он знаком, в первую очередь, по ставшему уже культовым телевизионному сериалу «Ликвидация». В копилке мастера также такие многосерийные фильмы, как «Исаев», «Жизнь и судьба», «Тихий Дон» и многие другие. Совсем недавно на телеканале «Россия» прошёл премьерный показ новой картины режиссёра – «Ненастье».

Последний раз С.Урсуляк был в Литве больше тридцати лет назад. В 1986 году он приезжал сюда с гастролями театра «Сатирикон», в котором прослужил почти 10 лет.

«Вильнюс очень похорошел за это время, – признаётся он, – а главное, не изменился его архитектурный центр: ничего не снесли и не построили нового. Маленький, уютный город, с падающим снегом. Всё это очень похоже на идиллию».

– Сергей Владимирович, вы успели состояться как хороший актёр и, тем не менее, ушли не только из театра, но и вообще из актёрской профессии. Почему?

– Я всегда хотел заниматься кино, причём не просто режиссурой. Я писал сценарии, много читал, а с какого-то момента начал поступать во ВГИК – в результате поступил на высшие режиссёрские курсы к Владимиру Мотылю. Так началась моя режиссёрская история.

К тому же я довольно рано, ещё будучи в институте, потерял интерес к актёрской профессии. И не потому, что у меня что-то не получалось, нет, я достаточно нормально работал, и никаких предпосылок к тому, что мне надо уходить, не было, просто пропало желание работать актёром.

Сейчас, когда я встречаюсь с настоящими артистами, для меня совершенно очевидно, что это не моё дело, притом я обладал способностями, которые позволяли мне поступить, учиться и работать. Но настоящие артисты – это другие люди.

– Тем не менее, актёрский опыт вам пригодился?

– Конечно. Во-первых, на съёмочной площадке я, как правило, меньше объясняю, больше показываю. Во-вторых, я понимаю, что это за профессия. В третьих, отличаю хорошего артиста от плохого, понимаю, что можно и что нельзя. Естественно, это даёт огромный опыт и возможности.

– Не было желания сняться, по крайней мере, в своих фильмах?

– Нет. Даже не было такого искушения, поскольку играть надо либо очень хорошо, либо очень плохо. Либо как Эльдар Рязанов, который, не являясь артистом, постоянно появлялся в своих картинах, что выглядело очень наивно. Либо нужно играть так же хорошо и блестяще, как Никита Михалков в своей картине «Утомлённые солнцем».

К тому же не хочется тратить время на себя: на грим, костюм, крупный план, когда у тебя такое поле незавершённой работы.

– Когда режиссёр Сергей Урсуляк предлагает сняться в своём фильме, отказов, как правило, не бывает?

– Нет, они бывают, но не скрою, достаточно редко. Как правило, я больше не возвращаюсь к этим артистам, понимая, что, если человек не хочет работать, значит, не хочет. Обычно я не приглашаю второй раз в свои картины тех, кто отказался. Не потому, что он, предположим, занят, а потому, что он не хочет. Но это – подчеркиваю! - редкие, почти единичные случаи за 25 лет работы в кино.

– Складывается впечатление, что за годы работы в кино, у вас успела сложиться своя актёрская труппа. Есть актёры, которые плавно переходят из одной вашей картины в другую?

– Раньше таких актёров было больше, сейчас меньше, но я люблю работать с теми, кого люблю.

– Владимир Машков сразу согласился на роль Давида Гоцмана в фильме «Ликвидация»?

– С «Ликвидацией» была интересная история. До этого я очень замечательно, с хорошими ощущениями, работал с Машковым в картине «Сочинение ко Дню Победы», где у него была небольшая роль. В «Ликвидации» не предполагалось его участие, потому что персонаж, написанный в сценарии, был совершенно не похож на Машкова. Поэтому я его даже не рассматривал, а искал артиста других физических данных. И только после настоятельной просьбы продюсера как-то обратил внимание на Володю. Потом он мне сам позвонил, и я уже не мог устоять, а после первой беседы понял, что с ним можно работать, он подходит для этой роли.

Дальше было ощущение полного счастья оттого, что пришла идея взять Машкова на роль Гоцмана.

– Сколько в фильме было импровизации, а сколько фактов, основанных на реальных событиях?

– Думаю, что большая часть событий в фильме – абсолютная выдумка. Правдой является то, что там был Жуков, правдой является то, что Одесса после войны была достаточно бандитским городом, а всё остальное – операция «Маскарад». Естественно, находятся люди, которые не только знали, но чуть ли не участвовали в тех событиях, но никаких документов на этот счёт нет, так что полагаю, что это всего лишь разговоры.

Опять же, картина не претендует на какую-то правду и подлинность, хотя она очень похожа на правду, но правдой не является.

– Тем не менее, вам удалось создать ту колоритную, неповторимую Одессу, которую многие знают. В фильме были консультанты-историки, отсутствием которых многие режиссёры грешат в своих картинах?

– В моих картинах обязательно присутствуют консультанты по эпохе, особенно, военные консультанты. Это очень серьёзные люди, которые мне, человеку не служившему, не знающему многих вещей, очень помогают. Огромную роль они сыграли в постановке фильма «Жизнь и судьба», потому что, естественно, я не знаю, как отдают честь, как должны быть одеты персонажи, что могло быть, а что – нет.

Зачастую и авторы сценария, и авторы романов пишут приблизительно, тоже не очень зная, про что они пишут. Так сказать, сохраняя правду характеров, однако все детали создают консультанты, которые постоянно присутствуют на съёмочной площадке.

Если актёр одет в мундир, он не появится в кадре до тех пор, пока не пройдёт «цензуру» консультанта, который скажет, как должно быть правильно.

– Ваши картины трудно назвать сериалами, это – многосерийные художественные фильмы, какие в своё время снимали Усков и Краснопольский. Тем не менее, вас часто называют режиссёром сериалов. Не обидно?

– Можно быть режиссёром, осуществляя кукольные представления, снимая документальное или мультипликационное кино, и можно не быть режиссёром, снимая дорогую полнометражную картину. Это очень условные вещи, особенно в России, где на телевидении работали выдающиеся мастера, начиная с Эльдара Рязанова, Марка Захарова, Татьяны Лиозновой, Станислава Говорухина, Михаила Козакова.

Телевидение – прекрасное место, где, в отличие от кино экранного, получаешь совершенно несопоставимый результат зрительского внимания, зрительской отдачи, когда тебя смотрит полстраны. Неважно – нравится фильм или не нравится, но это огромная отдача, когда ты понимаешь, для чего ты работаешь, для чего ешь хлеб.

– То есть у вас весь съёмочный процесс проходит как в хорошем качественном кино?

– Совершенно верно. Съёмкам предшествует большой подготовительный период с репетициями. Но это не такие репетиции, как в театре, в наших мы только намечаем, как должно быть.

Если в театре режиссёр должен добиваться многократного повторения того, что сделано, то у меня другая задача – для меня важно, чтобы получилось всего один раз, и я смог это зафиксировать на плёнку.

Поэтому репетиции имеют целью подвести артиста к нужному пониманию задач, а дальше во время съёмок что-то может меняться, но это ни в коем случае не импровизация.

– В ваших фильмах даже отрицательные герои не вызывают антипатии. Это заслуга режиссёра или так предопределено в сценарии?

– Сценарий не появляется сам по себе, и я, не будучи автором сценария, тем не менее, принимаю огромное посильное участие в нём. Играя злого, ищи, где он добрый. Это закон. Поэтому, мне крайне важно, чтобы любой персонаж, появляющийся в картине, каким-то образом вызывал человеческое сочувствие или, по крайней мере, понимание того, что его жизнь тоже могла сложиться по-другому, но в силу разных обстоятельств сложилась именно так.

Потому таких откровенных злодеев у меня практически не бывает. У каждого человека своя правда и своя потаённая жизнь, в которой он может быть другим.

– Время от времени не возникает желания снять фильм для широкого экрана?

– Чисто теоретически оно может возникать, но я понимаю, что сегодня мои представления о хорошем - плохом, интересном - неинтересном, смешном - несмешном, трогательном или нет, не очень совпадают с теми, кто составляет основную массу тех, кто приходит в кинотеатры.

Я боюсь, что наши представления несколько расходятся, и я просто не соберу зал. То есть я не соберу достаточное количество людей. Как правило, те люди, которые смотрят мои фильмы, не ходят в кино.

– Что сегодня происходит с российским кино. В последние годы оно заметно оживилось?

– После фильма «Тихий Дон» я почти год ездил по разным кинофестивалям в качестве члена жюри или председателя жюри, смотрел много картин, и мне казалось, что всё очень плохо и совсем никуда не годится. У меня было очень плохое ощущение, как вдруг за последние год-полтора появилось довольно много интересных картин, очень хорошо сделанных, собирающих аудиторию не дешёвым, а настоящим успехом. Таким образом, в области ограниченного проката возникло очень много хороших картин.

Я не могу сказать, что дело сдвинулось с мёртвой точки, поскольку год на год не приходится, но то, что последние несколько лет внушают некий оптимизм, это бесспорно.

– 2017 год был объявлен в России Годом кино, 2019-й объявлен Годом театра. Это как-то влияет на создание хороших фильмов или спектаклей?

– Это, в первую очередь, дисциплинирует и направляет чиновников. Многие из них считают, что культура – это такая обуза, если бы её не было, то было бы гораздо лучше, проще, легче и тому подобное. И то, что государство объявляет то год литературы, то год кино, то год театра, это, конечно, заставляет их поумерить свои амбиции в смысле закрыть, перестать финансировать и повнимательнее, как минимум, в этот год, отнестись к театру или кино.

В любом случае это очень важная вещь. В России ведь всё зависит от первых лиц: как сказал начальник, так и должно быть.

– Экранизировать роман В.Грос­­­смана «Жизнь и судьба» – это было предложением от кого-то или ваша идея?

– Это было предложение не просто от кого-то, а от канала. Поначалу я очень скептически отнесся к этой идее, только по прошествии какого-то времени, когда я вчитался в роман, прочитал сценарий Володарского, пообщался с самим Володарским и подумал вообще об этой истории, тогда я согласился.

Сегодня такие фильмы нужны, потому что они про человеческую совесть, про чувство долга, право людей на счастье и на свою жизнь. Это с одной стороны тоталитарная, очень гуманистическая, и в то же время военная книга, поэтому в результате с большим интересом работал над этой картиной, и я её люблю.

– Когда вы приступили к съёмкам «Тихого Дона», понимали, что ваш фильм будут сравнивать с фильмами Бондарчука и Герасимова?

– Каждый режиссёр, каждое поколение режиссёров хотят создать свою версию того или иного романа, пьесы. В этом случае это не является ни повтором, ни уж тем более ремейком, ни спором с предыдущей трактовкой.

Очень правильно, когда великая национальная литература часто экранизируется. Во Франции, например, 48 раз был экранизирован роман «Отверженные», потому что он важен для национального сознания французов. «Тихий Дон» не менее важен для российского, русского самосознания.

Мне кажется, что эти экранизации происходят достаточно редко, нежели часто. Существует пять-десять романов, которые крайне важны для понимания нашего места в мире. Хотя бы раз в десять-пятнадцать лет они должны обязательно экранизироваться, чтобы каждое поколение возвращалось к этим вещам.

Поэтому у меня не было никаких особых амбиций, кроме того, что, во-первых, мне казалось, что сегодня это очень актуальный роман, во-вторых, потому что этот роман люблю, и я с лёгким сердцем предложил фильм каналу, не очень рассчитывая, что меня поймут и сразу же поддержат. Оказалось, что меня сразу же поняли, поддержали, и я считаю, что сделал так, как хотел.

Я понимал: опасения есть всегда, особенно сделать плохо, но мне кажется, что мы их достаточно успешно перебороли. Особенно, когда утих ажиотаж и люди стали просто смотреть картину. Второй показ в смысле восприятия был гораздо успешнее, чем первый. Поскольку в первом ещё боролись старое и новое ощущения, а во втором – уже смотрели картину.

– Почему вы считаете, что сегодня Шолохов опять актуален. Ведь в новой России происходило отрицание многих советских писателей, и Шолохов не был исключением?

– Естественно, когда происходила смена формаций, очень многое выбрасывали на «свалку истории». Были попытки Маяковского, Горького, и всех, кто был связан с советской властью, выпихнуть за борт. Всё это просто глупость и никуда не годящиеся вещи, потому что были великая литература, кино, театр, в которых гораздо меньше идеологии, чем кажется, и гораздо больше общечеловеческих ценностей. Не случайно Шолохов получил Нобелевскую премию за «Тихий Дон». Я думаю, что это всего лишь временные вывихи.

– Ваша последняя работа «Ненастье» по времени относится как раз к 90-м годам. У каждого тот период воспринимается по-разному. Чем он запомнился вам?

– Я рассказываю ту историю, которую знаю и в которую верю. Для этого роман Алексея Иванова был несколько переписан, достаточно изменена интонация. На передний план вышли другие объекты, понятные мне и любимые мною. Понятно, что у каждого свои 90-е годы. Но в любом случае я сделал то, что хотел сделать, хотел показать, какие они были разные.

Конечно, это было неуютное время в смысле того, что всё ломалось, непонятно было, как жить, куда плыть. Особенно мне, который в этот момент поменял профессию. Я как раз пошёл учиться, и за время учёбы сломалось государство – начинал в одном, заканчивал в другом. Я не очень понимал, как жить. Всё было достаточно сложно. И тем не менее, мы жили, любили, радовались, страдали, выживали, старались, хотели.

Это было время больших надежд, каких-то ожиданий, когда мы чего-то хотели и думали, что чуть-чуть поднажмём - и всё получится.

Да, в огромной степени мы обманулись в своих ожиданиях, в чём-то – нет. Потому что когда я готовился к картине и просматривал хронику, старые выпуски новостей, я понимал, что ничего похожего сейчас на 90-е годы просто нет.

Жизнь изменилась кардинально, изменился весь пейзаж, даже лица людей. Возможно, мы проиграли в чём-то главном, в небольшом – выиграли, но в любом случае мы прожили свою жизнь, прожили так, как могли, как сложилось. Об этом я хотел рассказать в своём фильме, о том, как мы жили в то время.

На большее я не претендовал, а хотел вообще рассказать, как из 90-х родились 2000-е, этакий генезис, как из романтизма начала 90-х нечто проросло и выросло в 2000-х.

Кого-то смог убедить, кому-то фильм не понравился, но опять же, не было ещё картины, которая была принята всеми или которая всеми отрицалась.

– А телевидение 90-х, где вы начинали работать, отличается от сегодняшнего?

– Современное телевидение стало гораздо более технологичным по отношению к девяностым годам, но, с другой стороны, делающийся сегодня упор на развлечения любой ценой - вещь довольно опасная.

Для меня предназначение телевидения, как это ни скучно звучит, в первую очередь, - это воспитательная, просветительская функция. Она практически сегодня отсутствует, за исключением очень небольших каналов или программ.

Опять же, то, что я делаю, оно не соотносится ни с чем. Я обрабатываю свою грядку, стараюсь на ней выращивать полезные вещи, без пестицидов и химии (смеётся), а дальше, что делается на соседних грядках, – на это я повлиять не могу, поэтому не очень лезу.

– Как относитесь к успеху своих дочерей. Не отговаривали от актёрской профессии?

– Конечно, отговаривал. Конечно, ни один человек не хочет, чтобы этой профессией занимались твои близкие люди. Александра сразу пошла поступать в Школу-студию МХАТ, Дарья – четыре года училась в университете и в последний момент прыгнула в этот поезд. У них разные судьбы, разные жизни, но они способные актрисы, и дай им Бог. К сожалению, от меня очень мало что зависит, потому что я не могу им помочь, кроме как советом. Я не могу их снимать из фильма в фильм, устраивать в какие-то другие картины. Я не обладаю такими возможностями, а если бы даже и обладал, мне было просто неловко это делать. Поэтому у них своя жизнь, которую они живут достаточно непросто, когда вынуждены сниматься не всегда там, где хотелось бы или не сниматься вовсе и жить не очень богато. Но опять же это их жизнь и их выбор.

– О чём хотелось бы снять следующий фильм?

– Я не знаю. У меня нет практики, делая что-то сегодня, знать, что буду делать завтра. Я знаю, насколько эти планы всегда призрачны, поэтому я их уже давно не строю. Заканчивая картину, я останавливаюсь и просто начинаю думать о том, чем мне заняться дальше. Как правило, это к чему-то приводит: либо появляется какая-то книга, либо – сценарий, либо – какое-то предложение, которое мне начинает нравиться или нет, но в любом случае это повод для разговора. Сейчас у меня ничего нет, и потому сказать, что у меня будет дальше – я не могу.

– Когда смотрите свои картины, не посещает мысль, что сейчас что-то сделали бы по-другому?

– Во-первых, свои фильмы я редко смотрю, точнее, практически не смотрю, если вдруг случайно попадает, и то очень фрагментарно. Я почти сразу могу сказать, что бы я мог изменить. Именно поэтому их и не смотрю, поскольку знаю – где получилось, а где – нет. Могу сказать одно: не получилось от того, что я по-другому не мог или не умел, поэтому мне некого винить. Эти картины своим несовершенством всё равно соответствуют мне.

Конечно, сегодня с другим опытом, умением, я сделал бы что-то лучше, но это уже невозможно. Поэтому ничего менять не нужно, оно как есть, так и есть.