Вариации режиссёра на темы «Идиота» Ф. М. Достоевского в Русском драмтеатре Литвы

26 и 27 октября 2018 г. Русский драматический театр Литвы (РДТЛ) приглашает зрителей на премьеру спектакля «Идиот». Свою сценическую версию по романам Фёдора Михайловича Достоевского «Идиот» и «Бесы» предъявит суду публики постановщик спектакля и автор инсценировки режиссёр Агнюс Янкявичюс (на снимке).

Автор сценографии – художница Лаура Луйшайтите, музыку к спектаклю подобрал сам режиссёр, автор видеопроекций – Римас Сакалаускас, художник по свету – Вилюс Вилутис.

В спектакле играют артисты труппы РДТЛ Валентин Круликовский (Князь Лев Николаевич Мышкин), Валентин Новопольский (Парфён Рогожин), Евгения Гладий (Настасья Филипповна). В других ролях – Тельман Рагимов, Артур Своробович, Александр Канаев, Максим Тухватуллин, Вячеслав Лукьянов, Андрюс Дарела.

Предлагаем вашему вниманию некоторые мысли постановщика Агнюса Янкявичюса на темы будущего спектакля.

Идея возникла в степной столице

Честно говоря, я не задумывался, насколько нынче актуален роман «Идиот». Но я могу рассказать, как эта мысль вообще зародилась. Она возникла в 2017 году в Астане, столице Казахстана, куда я отправился осуществлять постановку «Анны Карениной» Льва Толстого в тамошнем Русском драматическом театре им. М. Горького. Неожиданно я там столкнулся с довольно странным природным явлением, какого хотелось бы избежать. Покидая Литву, я уже ощущал дыхание весны, начал таять снег, а когда прибыл туда, оказался среди сугробов с человеческий рост, в жуткую вьюгу, и было впечатление, что время меня отшвырнуло вспять. Было неприятно – обратно в зиму…

Астана – город своеобразный, довольно странный, всего двадцать лет, как он построен. Это первый мной увиденный город без района «старого города». У него нет центра, он как бы разбросан островами. Вокруг одна степь, земли много, и не приходится её учитывать. Как город, это место довольно тоскливое, возникшее как бы «в складчину», без своей истории, без «ауры», напоминающее перрон вокзала с его непостоянными обитателями. Премьера состоялась во второй половине апреля, и неделю до того была глубокая зима, а затем за один день потеплело и всё вдруг растаяло. Так как в том степном городе особенно не разгуляешься, и желания гулять особого не было, потому я бывал лишь на репетициях или в гостинице. Возвращался к себе в белый номер, мучился от бессонницы из-за разницы во времени, и ночью как бы погружался в белую клоаку. Уставившись на белые стены, я погружался в воспоминания, поэтому всё то своё путешествие называю «кармическим». И тогда возникла мысль об «Идиоте», что тот герой романа, Мышкин, он тоже в каком-то смысле замкнулся на черноте собственного сознания, а внутри у него – нечто белое, в котором он себя готовит, лелеет себя для того выхода наружу, к людям. Такой я ощутил импульс, ассоциацию моего собственного положения с «Идиотом».

Разобраться в трясине «Идиота»

Когда я стал погружаться в роман и анализировать его, то выявилось, что там бесконечное множество всяких первичных и вторичных тем, изложенных весьма хаотично. Я бы назвал это трясиной и игрой, когда тебя бросают в незнакомой местности, и самому надо ориентироваться, как найти путь домой. Когда я стал сочинять инсценировку, в результате получился социальный памфлет. Я старался, чтобы форма была экспериментальной. В определенное время складывается некая общественная форма, и вдруг в неё попадает абсолютно чуждый организм. Он ничего здесь не знает, но жаждет слиться с ней. У него есть лишь литературное представление обо всём том, совершенно нереальное. Это о том, что происходит, когда наша рутинная повседневность сталкивается с чем-то нереальным, с условно-реальным, с иллюзиями и чаяниями?

Хотя спектакль определён как вариация на темы «Идиота» и «Бесов», но мне думалось назвать его «представлением – праздником». Здесь и день рождения, и свадьба на подходе… и всё исчезает в пламени…

Я не занимаюсь обслуживанием литературы, как и она – моим

Каким образом так получилось, что в тексте инсценировки больше моих слов, чем авторского текста Ф. М. Достоевского? На самом деле очень сложно всё втиснуть в одну колею. Чтобы пересказать весь роман, потребовалось бы десяти дней на сцене, да и смысла я не вижу в этом. Лучше читать роман, а не смотреть спектакль.

Спектакль – это, всё-таки, очень автономное произведение. Встреча с литературой схожа с тем, когда встречаются разные люди, которые сохраняют свою самостоятельность и остаются тем, что они из себя представляют; разве что им удаётся воспринять чужие эмоции, впечатления, ассоциации. Так они или обогащают друг друга, или наносят урон, но не уподобляются друг другу, не прислуживают, а сотрудничают.

Придерживаюсь этого принципа, когда сочиняю инсценировки литературных произведений: я не обслуживаю литературу, и она не обслуживает меня. В драматургическом плане роман «Идиот» очень «недраматургичен». Поэтому я предпринял некоторые действия, чтобы драматургия возникла, слиплась в конгломерат. Некоторые линии персонажей романа, их натуры, их предназначения, как они описаны в романе, – всё это сильно видоизменилось или сохранилось как упоминание, и в речах уже иные слова, чем в романе. Например, внимательный читатель Достоевского легко определит, что из уст Настасьи Филипповны звучит текст не из «Идиота», а из «Бесов».

Интуитивный подбор актёров

Мне не в первой работать в Русском драмтеатре Литвы, так что я хорошо знаком с актёрами. Ставлю здесь уже четвёртый спектакль, но по русской классике – лишь первый. Кое-кто мне до сих пор были незнакомы, например, Тельман Рагимов, отчасти Артур Своробович, которого пришлось наскоро вводить в «Лёд». Новыми для меня стали и Максим Тухватуллин, и Андрюс Дарела. Так что почти половина исполнителей мне до сих пор не знакома. Эту постановку называю «блицкригом». Это очень нелегко и для актёров, и для меня, но стараемся о том не думать, времени в обрез, просто занимаемся творчеством.

Как я подобрал исполнителей главных ролей – Рогожина, Мышкина и Настасьи Филипповны – В. Новопольского, В. Круликовского и Е. Гладий? Сделал это по наитию. Для меня интереснее подбирать таких актёров, которые стали бы неожиданностью для зрителей. Ведь вокруг классических произведений, таких как «Анна Каренина», «Идиот», «Преступление и наказание» и их персонажей витает уйма всяких легенд, мифологических и эзотерических мнений, которые не имеют ничего общего с реальностью и приносят один лишь вред.

Когда работаю над спектаклем, я никогда не стремлюсь к тому, чтобы актёры или иные люди стали трансляторами моих идей. Это было бы нечестно по отношению к ним, т. к. получилось бы, что они меня обслуживают. С другой стороны, мне было бы совершенно неинтересно, если бы десяток людей со сцены вещали, что Янкявичюс думает об «Идиоте».

Мне интересно создавать ситуации, которые бы будоражили. Поэтому мне думается, что моя функция как некого третьего или коммутатора, который нарочно сочиняет какие-то сцены, идеи или мысли таким образом, чтобы они задевали зрителей, задавали вопросы. Цель в том, чтобы возбудить некое ассоциативное поле, задействовать впечатления, и т. д. Но чтобы что-то провозглашать… Сцена ведь не медицинский кабинет, и я не ставлю диагноз. Я лишь создаю зону игры с разными возбудителями, чтобы между спектаклем и зрителем возникло бы пространство, где для каждого зрителя, как личности, может возникнуть третья истина. Ведь я ничего не знаю о зрителях, и это было бы глупостью с моей стороны относиться к ним как к объекту, которого следует вывести на путь истинный. Это было бы абсолютно бесперспективно.

Не устарел ли Достоевский? В некоторых смыслах он точно не стареет, хотя его лексика очень старинная. Структура фраз, выражения, конструкции предложений, которыми люди сейчас не пользуются, да и таких длинных романов уже не пишут… да и не читают, наверное. Я сам прочёл «Идиота» сравнительно недавно, после школы. До того читал произведения Достоевского, но «Идиот» меня всё время отталкивал. Это очень деструктивный материал, мне было трудно за него взяться. Отчасти мне понятно, почему братья по цеху сказали писателю об его «Идиоте», что это фантастический роман, весьма отдалённый от реальности. Особенно, имея в виду «Преступление и наказание», который намного более приземлён, не говоря уже о романе «Братья Карамазовы», который появились позже. Стараюсь оценивать это объективно, хотя в кое-чём согласен и с критиками. Мне думается, ничего в жизни не следует обожествлять, так как, если начинаешь обожествлять, то теряется дистанция, а потеряв дистанцию, ничего не видишь вообще. А тогда уже возникает эзотерика, которой здесь совсем уже не нужно, если хочешь что-то видеть.

Одно очевидно: жил такой человек Достоевский, он был просто человек, ничем не отличный от нас, у него были проблемы, были хорошие свойства, был талант, были некоторые воззрения, свои взгляды на вещи, которые его интересовали. А то, что он через писательство обрёл своё человеческое предназначение, что большинству людей найти трудно, – это его величайшее достижение. Он сам в себе это обрёл и более не отвлекался, писал, этим и отметился в истории, за что ему честь и хвала.

О юродивых и других дурачках

В древности дурачки были нарекаемы «Перстом Божьим» или «Избранниками Божьими» – как юродивые в России, или в Кашмире, в Индии – мадзубы. Они были неприкасаемыми, ходили себе свободно, их никто не обижал, им давали поесть, за ними был уход, так как они получили благословение Господне и как бы возвышались надо всеми. А он созерцает богов и с ними разговаривает. Таких аналогий много в старых культурах, в них положение таких дурачков было исключительное, безо всяких отрицательных смыслов, как сейчас. Их наблюдали и по их поведению пытались угадать погоду, так как они передавали весть своим поведением, своим состоянием, являли собой какой-то знак. Это совсем другое, чем жрецы и пророки, которые всё делают сознательно.

В наши времена тоже есть такие «Богом избранные», но отношение к ним совсем другое. Теперь это неактуально, так как технологии пошли далеко вперед, и множество есть такого, чего не было в течение нескольких тысячелетий. Много вещей нам объясняет наука, потому следования знакам, их наблюдения становится всё меньше. Раньше люди следили за знаками и признаками, замечали их закономерности, примерно, как связь лунных фаз и приливов. А теперь наблюдение знаков заменяет научное разъяснение, закономерности, интеллект. А культ интеллекта порождает демагогию и речь превращается в болтовню.

И в спектакле есть большая сцена, где речь и болтовня выходят на первый план – чем больше болтаю, тем более существую. Нынче любая встреча обязана быть насыщена пространными дискуссиями. Все обязаны высказаться, и неважно, есть у человека компетенция или ее нет. Этим обесцениваются и навыки общения, и приватность, и индивидуальность. И проблема не в том, что каждый имеет право на высказывание своего мнения, а в том, что якобы любое мнение является важным по любому вопросу. А я так не считаю. Мне интереснее и полезнее слушать людей, кто разбирается по данному поводу. Болтовня – это гибель речи как смыла и как ценности. И этого многословия в спектакле очень много, он как бы довлеющая составляющая. Люди бездействуют, они болтают, болтовня заменяет деятельность, но нет действий, т. к. действия порождают лишь поступки.

Что спасёт мир?

Что спасёт мир – красота, культура, творчество, любовь, неведомые спасители? Люди сами себя спасут, конечно, те, кто к этому стремится. И христианство здесь ни при чем, дело в элементарном инстинкте самосохранения. В спектакле много речей о самоубийстве, что свидетельствует в определенной степени о чувстве безысходности, пустоты, бессмысленности. Ощущение бессмысленности ужасно, оно мощно и беспощадно, как заболевание раком. Выживут лишь сильнейшие, а сильный человек – это, по-моему, тот, который способен услышать другого. А глухие, кто не в состоянии слышать других – те исчезнут, и неважно, как, наяву или нет. Для меня важно одно: если люди жертвуют ради меня своим временем, то я, в свою очередь, обязан сделать так, чтобы это время не терялось впустую. Как физическое лицо, я на это способен. Остальные пусть заботятся о себе и о своём ближнем. Не верю ни в каких народных спасителей «сверху». Те сверху нам навязываемые вещи как раз являются сигналом для масс, что как бы не следует более ни в чём проявлять своеволие, так как иные всё за нас решат. Всё это на руку лишь тем, кто стремится манипулировать – политикам, религиозным лидерам и пр. Для меня это неактуально. По-моему, это очень вредно, т. к. так возникает множество фейковой (т. е. лживой) информации, новые фейковые идеалы, которые в себе не имеют ни капли идеального и являются лишь пропагандой. Я не поддерживаю ни патриотизм, ни глобализацию, так как всё это есть фикция, т. е. совершенный ноль.

О вероисповедовании

До лет тридцати я был уверен, что верую в Бога, но позже возникли какие-то сомнения, и на сей день даже не знаю, верующий я или нет – во всяком случае, как я это себе представлял до того. О вере я размышляю несколько иначе, чем принято. Не следует постоянно размышлять об облаках, жить с задранной головой, потому что тогда перестанешь замечать, что происходит вокруг. Ибо ты живёшь здесь и ты нужен именно здесь. Если истиной является то, что все мы созданы по образу Господнему, то это значит, что Бог есть в каждом из нас, и каждый из нас по-своему божественен. Совокупность всех семи миллиардов людей и есть Бог. Я посвящаю свою жизнь другим, а посвящать другим часть своей жизни означает творчество. И мои речи – это тоже некое творчество, и творчество есть единственное явление божественности, которая есть в человеке. Не в молитвах, а в поступках. А ежели Бог есть в нас, то он есть и промежду нами, когда мы позволяем друг другу быть начистоту.

О боли и страхе

Настасья Филипповна говорит: «Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастен. Теперь всё боль и страх. Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страх любит». Боль возникает тогда, когда что-нибудь возникает против воли человека, а это всегда возникает, ибо рядом всегда есть кто-то со своей волей. А страх возникает, ибо ты не Бог и не в состоянии увидеть, что сбудется завтра. Неизвестность, беспокойство по поводу свей значимости в глазах других, недоверие, отсутствие опоры, невозможность осознать своё предназначение… По моему, мы здесь возникаем лишь для того, чтобы определили своё предназначение, которое нам суждено выполнить. Изо всех живых существ один лишь человек способен ощущать свою тщетность по поводу того, почему он такой или иной. Все существа, все растения существуют согласно своему предназначению. А если у человека есть множество возможностей, то лишь потому, что всё у него зиждется на интеллекте. А сам интеллект не может дать ответы, он лишь обрабатывает данные, он лишь следует по пятам, как неизбежное резюме, как последствие, как обобщение, но никогда – как первопричина.

Вот и Мышкин говорит: «глядеть не умеем». Случается что-то делать, с кем-то общаться и видеть, что из всего этого выходит. Если становится заметно, что от тебя есть польза для других, то, значит, в этом и есть твоё предназначение, твоя функция, так как ты полезен для других, для социума, для природы. Значит, таким образом, проявляются твои божественные качества, они сами нащупывают себе свой канал, и ты будешь наиболее полезен в этой сфере. Только не отвлекайся на другие вещи, просто делай это и всё. И когда-нибудь почувствуешь себя более счастливым, боле умным и одухотворённым, обретшим какую-то мудрость или хоть какое-то понятие о ней. Человек это переменчивая система, и то, что он воспринимает, тоже беспрестанно меняется… рождаемся как многоточие, и как многоточие умираем…

Потому в своих спектаклях я не стараюсь заявлять факт, что мне кажется и как. В этом времени и в этом окружении на меня воздействуют определенные раздражители, которые я воспринимаю и передаю. Поэтому мне не кажется естественным, когда мои спектакли играются так долго, десять или пятнадцать лет. Время меняется, раздражители – тоже. За то время мне бы лучше хотелось что-нибудь новое сотворить.

Записала Лаура Пачтаускайте

Фото из личного архива А. Янкявичюса