Нищие и бродяги Литвы XIX века

Мерзкое чувство возникает при виде современных «бомжей». Но не они у меня вызывают раздражение. Надо же, на дворе XXI век, всякие там интернеты-мобилы-космосы-ракеты-джакузи-биде-виллы-собственные яхты-самолеты, а многим людям приходится копаться на помойках и мусорных баках в поисках пищи и ночевать в подвалах и на трубах теплотрасс.

Трижды мэр Вильнюса А.Зуокас предложил «бомжам» и «бичам» выдать специальные паспорта, чтоб пересчитать бедолаг и... А вот далее «и» ничего и не понятно: зачем им они? где пригодятся? Следом последовал запрет на возможность давать милостыню.

Меж тем ещё 200 лет назад власти, общественность Литвы проявляли о нищих и бродягах заботу, порой принимали репрессивные меры, но так или иначе проблема решалась.

Я параллели никакие не провожу. Тебе, читатель, судить. Я же представляю тебе знатока тех времен - историка Риму ПРАСПАЛЯУСКЕНЕ.

• Нищие были во все времена. На сложность проблемы влияло то обстоятельство, что долгое время христианство выступало в защиту бедности.

«Нищета была предусмотрена ещё в Святом писании. Кому Бог не пожалел привилегий, тот должен был соответственно поделиться своим добром с нищим».

«Добром» означает, что он должен был дать милостыню. Такой акт являлся выражением христианской любви к ближнему. Долгое время милостыню давали любому просящему нищему. Такое поведение только поощряло увеличение числа нищих. Только во времена Реформации в Европе утвердилось мнение, что нищие опасны для общества: их назвали «опасным классом».

Литовской ночлежке – пять веков

Появились приюты и исправительные дома для нищих. В Литве первая ночлежка открылась в Вильнюсе, в 1518 году. Однако нищенством как серьёзной социальной проблемой в Речи Посполитой государство и общество занялось только во второй половине XIX века: в 1775 году создали так называемую Шпитальную комиссию, в которую входили две отдельные комиссии – Польши и Великого княжества литовского.

Литовская комиссия работала - с перерывами - до 1808 года, пока её не заменило Управление общественной опеки царской администрации, просуществовавшее до 1914 года. Шпитальная комиссия ВКЛ, если говорить современным языком, являлась как бы «министерством здравоохранения и социальной защиты», ее членами являлись епископы, ксендзы, госчиновники высокого ранга. Как пример могу привести данные на 1792 год: в Литве действовало 194 приюта, в основном - в Тельшяйском, Расейняском и Шяуляйском поветах. Всего в литовских приютах в 1794-1797 годах нашли пристанище 5279 человек (1845 мужчин и 3434 женщины).

В 1791 году репрессивные формы борьбы с нищими передали Полицейской комиссии, однако Шпитальная комиссия проводила очень большую работу, в основном – в Вильнюсе, поскольку за приходы отвечала Церковь. А в Вильнюсе проблема нищих являлась весьма актуальной, поскольку их количество не подавалось учёту. Они просили милостыню на улицах, кладбищах, возле костёлов и церквей. Они прибывали из разных приходов, немало из них болели венерическими заболеваниями, жители боялись их пускать на ночёвку, поэтому нищие спали на улицах, в подворотнях: в Вильнюсе не было необходимого количества ночлежек, чтобы принять всех.

В 1792 году приняли решение убрать всех нищих с улиц, а в приютах оставить только больных и калек. Епископ Й.Н.Коссаковский обратился за помощью к приходам с просьбой трудоустроить нищих, поскольку многие из них являлись трудоспособными.

Сколько тогда поймали нищих – неизвестно. Возможно, достаточно, поскольку в 1791 году во время «зачистки» Варшавы поймали 501 нищего разных национальностей. Однако подобные «средства» давали сиюминутные результаты, и, скорее всего, по этой причине Шпитальная комиссия в 1798 году обязала приюты отобрать в своих заведениях шесть мужчин-нищих, чтобы те дежурили в городе и вновь прибывших нищих «волокли» в комиссию на «экзамен», то есть для опроса. После «собеседования» комиссия принимала решение, что делать с ними: отдать в приют или выгнать из города, отправить к родственникам. Упомянутым шестерым нищим комиссия выплачивала еженедельную сумму, равную той, которую они бы могли собрать нищенствованием, то есть трём ауксинасам (золотых). В 1800 году «патруль» вырос до восьми «работников», они стали носить таблички с надписью «Groza ?ebrakow» (угроза нищим).

Отношение государства к нищим, а мы говорим о XIX веке, когда Литва входила в Российскую империю, определялось действующими на территории России законами. Они же строго запрещали нищенствовать. Полицию обязывали задержать нищего, но «осторожно и по-человечески», поскольку нищие властям не казались такими опасными, как бродяги и беглые. Самое большое наказание за незаконное нищенствование определялось тремя месяцами тюрьмы.

Патент на нищенствование

Появлялись нищие таким образом: хозяйственные кризисы или неурожай повторялись каждые 3-4 года, и тогда дворяне выдавали крестьянам билет, разрешающий нищенствовать.

Как свидетельствует очевидец, «отпускали не только глухих, но и совершенно здоровых, могущих работать, малолетних детей просить милостыню».

Во время голода нищие «оккупировали» Вильнюс.

«Из-за нехватки хлеба и других продуктов в Вильнюсе и пригороде бедные люди – христиане, евреи, местные и вновь прибывшие, - несмотря на все усилия полиции, заполоняли толпами улицы и дома, прося милостыню.., ходили, шатаясь от голода, бросали на улицах своих детей, которых в жутком состоянии доставлялись в полицию».

И все же нельзя утверждать, что власть не пыталась контролировать ситуацию. Полиция ловила нищих, отправляла их обратно к дворянам-хозяевам или общинам, требовала от них обещаний, что бы те не разрешали нищенствовать своим людям.

Во всех уездных городах действовали больницы, многие из них имели приюты. Так, например, в Вильнюсе приюты существовали при больницах Св.Якова, Савичюса, Жиду. Там находили приют пожилые, не имеющие близких или калеки, а о детях заботился детский Дом опеки «Дитя Иезуса».

Но вышеупомянутые дома были переполнены, недостаточно финансировались, полиция никак не могла справиться с нищими в Вильнюсе, и поэтому 1 марта 1844 года создали «Комиссию для разбора нищих». Она обязала вильнюсского епископа разделить 300 серебряных рублей как пособие лицам, живущим ниже черты бедности, чтобы те не нищенствовали. Пособие от 10 копеек до 1,5 рублей получило 1247 разной веры людей - дворяне, военные, бывшие чиновники, вдовы (то есть около 2,7% вильнюссцев определили как потенциальных нищих).

Среди получивших пособие была даже княжна Мария Радзивилл!

Я приведу некоторые данные нищенствовавших на улицах Вильнюса. Например, в июне и июле 1845 года поймали просящих милостыню 115 взрослых и 28 детей, в июле, августе, октябре 1847 года – 210 взрослых и 20 детей католической веры, 167 евреев с 14 детьми. Большой процент нищих-вильнюсцев составляли военные с семьями, прибывшие в город крестьяне, а среди христиан и евреев в основном нищенствовали женщины, пятая часть христианских женщин были не замужем (в основном крестьянки), многие из них имели внебрачных детей.

Я уже выше упоминала о приютах, однако нужно рассказать о них более подробно, поскольку они осуществляли чрезвычайно важную социальную, хотите, воспитательную и спасительную роль в те времена.

До XIX века за приютами смотрели только священнослужители. Они определяли, сколько денег выделить тем или иным нищим, часть средств которых собирали, прося милостыню, сами нищие. Часто встречались случаи злоупотреблением средств фондов, нечестно вёлся бухучет или вообще не велись Книги учёта.

Ксёндз являлся основной фигурой, решающей социальные проблемы нищих в приходе. Именно от его позиции и инициативы зависела судьба нищих. Прекрасный пример – священник города Калтиненай Ю. Янушкявичюс: во время мессы он убедил прихожан открыть приют, заботился только о настоящих нищих. После смерти священника его начинания заглохли.

Много для нищих сделали ксендз Ю.Пабрежа из города Плунге, жемайтийский епископ Ю.Гедрайтис. Я могу и дальше продолжить список священнослужителей, заботившихся о бедноте, но я хочу сказать о другом: они имели «вес», и им должны были помогать дворяне и крестьяне, в обязанность которых входило составление списков тех, которые действительно нуждались в приюте, кому выдавать разрешение на нищенство, а кого выгнать из прихода. Законы определяли принимать в приюты только старых, калек христианского верования, создавать реестр лиц, принятых в приюты, обнародовать список нищих всем прихожанам и тем самым отделить настоящих нищих от самозванцев, которые не имели право получать милостыню. Уставы регламентировали обязанности и права нищих, которых они были обязаны придерживаться. Им разрешалось нищенствовать только во время неурожая.

Своя классификация

Всех нищих можно разбить на три группы: 1)нищие приютов; 2) нищие приходов, имеющие лицензию на нищенство в своем приходе; 3) самозванцы (профессиональные нищие).

Дома приютов для нищих находились недалеко от костёлов, кладбищ, школ, иногда в том же помещение, что и школа. Там, где не было специальных помещений, нищие жили в принадлежащем ксёндзу доме или у прихожан. Приют чаще всего представлял собой деревянный дом с соломенной крышей, в нем располагалась кухня и одна комната, две - если жили мужчины и женщины, иногда – ещё отдельная комната для семей с малолетними детьми, порой - карцер для провинившихся.

Некоторые приюты имели огороды, хлев и домашних животных. В приютах жило столько нищих, сколько позволяли финансовые средства и величина постройки: от 2 до 30 нищих, чаще всего – по 7-10 человек. Продуктами питания – хлебом, крупами, мясом, даже пивом и водкой – их снабжали прихожане. Нищими чаще всего были люди от 15 до 90 лет с недугами – слепые, горбатые, уроды. Их в приюты сдавали семьи, поскольку те не могли работать по хозяйству, близкие их не навещали.

Вторая группа нищих – это пожилые мужчины и женщины, которых называли «даватками», а также безземельные, которые всю жизнь проработали наёмными работниками. Вот примеры: дворянин Йонас Кубартас служил в польских войсках знаменосцем, вышел в отставку, а дом его сгорел. Дочери вдовы Оны Бальсиене служили при дворе, обе – замужем, но ничем не могли помочь матери. Муж 60-летней Морты Санкувиенес был наемным работником. Умерев,он ничего ей не оставил. Тадас Громысявичюс родился в Кракове, был наёмным работником, его сын – тоже наёмный работник, который ничем не мог помочь. Так, в приюте Бетигалы у трети нищих были взрослые дети, однако они были не в состоянии содержать родителей.

В приютах женщин и мужчин было примерно поровну. В приюте города Скуодас в 1811 году жило пять семей, две из них – с малолетними детьми. Мужья – инвалиды, женились они уже в приюте. Так, 60-летний нищий Людвигас Вайткявичюс жил там 40 лет, а его дочери исполнилось только 8 лет.

Нищие убирали костёлы, прислуживали во время месс, пели в хорах, звонили в колокола, работали по хозяйству.

После принятия в приют человек должен был отказаться от многих старых привычек. Большая часть попадала туда после многих лет нищенствования, а в приютах им приходилось делиться со всеми собранной милостыней. За этим наблюдал смотритель приюта, избранный из самих же нищих, однако порой и сам смотритель не хотел делиться. Например, в журнале приюта Бетигалы зафиксировано, что смотритель Пранцишкус Вайчис не выполняет своих функций, только сидит возле костёла, не отдаёт милостыню. Мужчины приюта взяли в аренду лошадь собирать милостыню на Каляды и не делятся пожертвованиями с женщинами.

В обязанности смотрителя входило также борьба с пьянством в приюте, чтобы милостыню не пропивали в корчме, не матерились, а молились. Дважды в день – утром и вечером - он докладывал ксендзу о происшествиях в приюте. Прихожан же ксендз просил сообщать о фактах посещения нищими корчмы, поскольку, видимо, они часто там оставляли свою выручку. Нарушителей порядка приюта наказывали. Так, в 1828 году из приюта Бетигалы выгнали без разрешения на нищенствование «за порядочную жизнь и пьянство Ядвигу Елизоровайте и Йонаса Марцинкявичюса», а это очень большое наказание для нищих, поскольку они попадали в другой мир.

Дело в том, что нищие приходов делились на две категории: на тех, кто жил в приютах, и тех, кто туда не попал из-за отсутствия там свободных мест, но имели разрешение на нищенствование. Таковых было в несколько раз больше в приходах, чем «благоустроенных». Так, в приюте Бетигалы находилось 11 нищих, а с «билетами» работали в 1824 году 15 нищих, в 1847 году – 20, в 1859 – уже 42. В приюте Скуодаса жили 13 нищих, а на улицах просили милостыню ещё 23 человека. Они не мели никаких обязанностей, жили на подаяния, им запрещалось появляться на территориях других приходов. В приходах составлялся список таких нищих, им «выделялись» деревни или улицы городов, где они имели право собирать милостыню. Одному нищему, как правило, «доставались» от двух до десяти деревень, иногда – отдельные дома.

Другое дело – нищие-самозванцы, для которых нищенствование являлось образом жизни, ремеслом. Они прекрасно владели техникой нищенствования, каждый имел свой стиль. Среди них встречались и такие, которые из нищенствования собрали немалый капитал и могли жить и без такой «работы», но всё равно не бросали свой «бизнес». На них жаловались «настоящие» нищие, поскольку пока они прислуживают на мессах в костелах, самозванцы собирали милостыню.

Часто «самозванцами» становились здоровые дети нищих, привыкшие с детства к подобному образу жизни, а также женщины лёгкого поведения. Мы очень мало знаем об их семьях. Остались воспоминания, что они путешествовали с детьми на тележках, которые заменяли им дома. Можно утверждать, что такие семьи не имели официального статуса, тогда говорили: «Венчались не в костеле, а в корчме Мовши».

В «сказке» нищего Баранаускаса говорится: «Нищий Баранаускас с лёгким сердцем бросил свою Ону Баранаускене, которую оставил с семью нищими. Сам нашел Текле, которая потом сбежала с другим нищим, который красиво на гармошке играл».

О семейных отношениях я ничего не могу сказать, как и о сексуальной жизни, поскольку сведения отсутствуют, а вот в Англии нищих обвиняли в гомосексуализме и кровосмешении.

У каждого – свой «стиль»

Какие же черты были характерны таким нищим нашего края? Прежде всего, нищий от других жителей отличался своим видом, то есть в глаза должно было бросаться увечье или убогость.

Тридцатилетний Симонас Зубкаускас только через несколько лет «заговорил» в приюте Св. Якуба, поскольку ему надоело «быть немым». Кровоточащую рану на ноге имитировали так: воняющим мясом обкручивали ногу или ноги, оставалось только стонать от «боли».

Ещё одна черта – подчёркнутая набожность, хотя особой веры у них не замечалось. Часто милостыню просили женщины с детьми или для детей, но это встречалось, как правило, в городах, где было немало вдовых или распущенных женщин. Хотя надо заметить, такой тип нищенствования не так был широко распространен в Литве, как в России, поскольку он не нашел отображения ни в фольклоре, ни в дидактической литературе.

Конечно, не все обладали мастерством «вышибать» деньги, так что неумелым приходилось в прямом смысле бороться за милостыню: архимандрит Платон жаловался, что часто после завершения литургии возле монастыря Св.Духа в Вильнюсе и церкви в Каунасе собирались громадные толпы пьяных нищих разной национальности, которые, получив милостыню, тут же начинали драться до крови.

Они нуждались не в опеке, а в деньгах, которые умели мастерски собирать.

«Гультаи», «вагабунди»…

Особую группу «ненужных людей» составляли в Литве бродяги, и во всех исторических источниках они рассматривались как преступники, против них применялись репрессивные меры. Так, в Третьем литовском Статуте записано, что лицо, не имеющее документов, которые показывают, кто он, откуда, кому служит и куда идёт, доложен был наказ плетью и выгнан из города или городка, а за укрывание или сокрытия такого лица предусматривался штраф.

Ещё строже к ним была Конституция Сейма 1683 года, разрешающая бродивших без цели и службы, никому не принадлежащих хватать и заставлять работать неограниченное время, а городским судам - предавать смертной казни бродяг за малейшее нарушение (кстати, дворяне не могли быть обвинены в бродяжничестве, если они имели подтверждающие документы, хотя и вели бродячий образ жизни).

Литовский Статут 1588 года называл их «лезные люди», потом появились определения «гультаи», «вагабунди», «рустичи ваги», а в XIX веке прижился термин «валката», то есть - бродяга.

В Своде законов Российской империи 1832 года определено, что бродягами и беглецами считались все, кто отлучился из своего постоянного места жительства без паспорта, разрешения или другого документа, позволяющего находиться определённое время в определённом месте. Личный документ был необходим крестьянам, горожанам и слугам дворян, поскольку их перемещения по территории Империи были ограничены.

Существовали документы трех типов: «письменный вид», «плакатный паспорт» и «билет». «Билет» выдавался в том случае, если крестьянин, горожанин или слуга дворянина уходил на заработки, вёз свои или хозяйские продукты питания для продажи, уезжал куда-либо по приказу дворянина. Такой документ был действителен только в одном уезде и не далее чем в 30 верстах от дома. «Билет» могли выдавать дворянин или правление волости на два-три месяца. Если ходатай отправлялся в «командировку» на полгода и более, то ему выдавали «письменный вид», который был четырёх видов: на полгода, на год, на три и четыре года. В таком документе записывались фамилия, местожительство, принадлежность и личные внешние признаки. Кстати, такие «паспорта» дворяне имели право выдавать слепым, глухим и проч., которые давали право на нищенствование. Остальные «путешествующие люди», не имеющие документов, причислялись к бродягам, которых необходимо было преследовать и ловить.

Строжайшее наказание следовало за прием или укрытие бродяг – это касалось и крестьян и дворян: от телесной порки до штрафа в 100 или 200 рублей. Преследовать и ловить бродяг вменялось земской полиции, за деятельностью которой присматривали Правление губернии, генерал-губернатор, гражданский губернатор. Задержанных бродяг передавали в низшие земские суды или городскую полицию для опроса, и там решались их судьбы. Например, если бродяга юлил, врал, давал ошибочные данные о себе, то, согласно 399 статье Уголовного кодекса Российской империи, его ждали телесные наказания (от 5 до 25 ударов плетью), армия - если он по здоровью подходил для службы, или ссылка в Сибирь (кстати, с 1828 года сведения о задержанных бродягах стали печатать в газетах, и если его хозяин не появлялся, такого «бездомного» ждала кара).

Из Вильнюсской губернии бродяг высылали в Тобольскую губернию, до 1830 года туда попадали все, в том числе и инвалиды, больные, старые женщины и мужчины. Однако согласно Указу Сената №. 31.594 от 2 июня 1830 года их запретили отправлять в Сибирь, поскольку в Тобольской губернии учреждения опеки были переполнены 70-90-летними стариками, а также слепыми, глухими, которые вообще не могли работать в Сибири.

Детей бродяжек отделяли от матерей в возрасте 1,5 лет и отдавали в ведение Общественного правления опеки. Бродяг в Сибирь отправляли в общем конвое с преступниками.

Прообраз евросюзных путей

В Вильнюсской губернии в первой трети XIX века пытались «приспособить» для общественных работ, из них создали пожарную команду, они убирали улицы Вильнюса, в 1821 году попытались создать «Дом работы» для бродяг и нищих, и работа там для них являлась обязательной.

Бродяги в Вильнюсе доставляли властям головную боль: с ними боролась и полиция, и старосты приходов. Например, в 1832 году прошла массовая поимка бродяг. В 1834 году генерал-губернатор Н. Долгоруков инициировал ещё одну «охоту», - насколько она оказалась удачной, сведений нет, да и приносила она мало пользы, поскольку о ней заранее бродяги узнавали.

Мало сохранилось документов той поры, но из тех, которые я собрала, вырисовывается такая картина: в 1823 году выслано в Сибирь 308 бродяг, в 1824 году – 293, 1830 – 143, 1832 – 101, 1834 – 241.

А сейчас поговорим о самих бродягах. Литва их привлекала, поскольку через неё они пробирались в Пруссию, Польшу, а в Литве они «посещали» разные места. Большинство из них – мужчины о 20 до 40 лет (57,3%), 40-60летних – 23,4%, а старшего возраста – только 2,9%, поскольку бродяжничество подразумевало мобильность и силу, поэтому женщин встречалось среди них очень мало - 6%.

Бродяжничеством занимались и евреи, и лютеране, и униты, и староверы. Если посмотреть социальное происхождение, то мы увидим, что крестьяне составляли 35,5%, горожане – 5,1%, свободные люди – 0,5%, дворяне – 5,7%, не указавших свою принадлежность – 53,2%. Некоторые бродяги не имели фамилий, только - имена.

Так, 20-летний Юозапас (бесфамильный), по всем сведениям, был родом из прихода Южинтай, но точно не мог сказать, поскольку малолетним его мать оставила в Пруссии. В детстве родители в Пруссию «унесли» и Феликсаса Седлицкаса. Якубас Криступас бродяжничал, сколько себя помнил. Она Живаткявичюте потеряла внебрачного сына Андрюса, и тот стал бродягой. 11-летний Адомас нищенствовал со своей матерью, потом один ушел в Минск. Когда его задержали, он не мог сказать, крещён ли он, а о матери своей сказал, что зовут её «возможно, Она», и так далее.

Нужно сказать ещё об одной группе бродяг, которые соотносили себя с какой-либо социальной общностью (35,54%), в данном случае с крестьянством. Они не могли назвать имён своих матерей, очень редко – отца. Они становились бродягами не от рождения, а частенько в неурожайные годы, а некоторые - от желания перемены мест.

Бродяга Стяпонас Ясинскас утверждал: «Ушёл искать лучшую жизнь». Якубас Кимутис с женой не отработали дни барщины, их наказал лесничий, и они сбежали от нищеты в Вильнюс, сняли комнату, стали работать поденщиками. Сбежал от своего барина и Винцентас Якубаускас, он посетил Ригу, хотел попасть за границу.

Ещё одна причина, толкавшая на бродяжничество, - нежелание идти в рекруты. Так, Мотеюс Тервинскас дошёл аж до Берлина!

Способствовали уходу в бродяги восстание 1794 года и война 1812 года. Довидас Озолас причиной назвал «военные действия», Ляонас Дубинскис в Литву пришёл с французскими войсками, Юргис Судавявичюс с французами попал в Пруссию.

Решение податься в бродяги принимались после смерти родных и близких, подталкивало любопытство, желание острых ощущений. Подобное решение человека иногда было весьма неожиданным для окружающих. Игнотас Кукявичюс в 14 лет без разрешения подался в Куршскую губернию, Валентинас Габрилавичюс ушёл в 20 лет, а Винцентас Анталенис из Майшягалы стал бродягой, «ведомый любопытством».

Однако чувства, психологическое состояние побуждало не только уходить, но и возвращаться. Прожив 20 и более лет вне Литвы, они добирались назад, где их арестовывали и ссылали. Среди них встречались и дворяне – 5,7%, и образованные: например, Мотеюс Кубицкис четыре года учился в Вильнюсском университете, уклонился от военной службы, «шатался» вместе с бродягой Павкой Филиповым.

Более 39,5% задержанных бродяг были выходцами из России; их мотивация отличалась от местных (литовских) бродяг: бедность, боязнь наказания, свирепый нрав помещика, побои. Многие из них надеялись попасть за границу, часть из них оседала в Вильнюсской и Куршской губерниях. Крестьянин Новгородской губернии Лаврентий Радиванов сбежал из-за непосильной работы, крестьянин Калужской губернии Фома Николаев – из-за нехватки еды, а Иосиф Васильев из Витебской губернии – из-за самодурства хозяина, крестьянин Петр Иванов опасался наказания за сломанную телегу, а Иван без фамилии Пензенской губернии сбежал после побоев помещика.

Нередко решение податься в бродяги принималось с похмелья. Так, Фёдор Сергеев из Новгородской губернии напился, поранил хозяйских коней, а, поняв, что наделал, сбежал. В бега подался и Яков Емельянов из Тамбовской губернии, поскольку помещик порол его за пьянки.

Из всей массы бродяг можно условно выделить несколько основных типов: ремесленников, нищенствующих бродяг, бывших военных, подсобников, скитальцев и преступников. Почти 15% бродяг владели профессией. Среди них встречались сапожники, швеи, плотники, слесари и т.п. Они не принадлежали ни ремесленным цехам, ни помещикам, не платили налогов, словом, составляли нелегальный рабочий рынок и теневую экономику. Чаще всего, в своих «сказках» они упоминали Ригу, Вильнюс и его окрестности, Каунас, Гродно, Берлин, Киль, Гамбург, Варшаву.

56% задержанных мастеровых говорили, что они родом не из Литвы, а из Витебской, Минской губерний и Риги. Практически всех их задержали во время поиска работы. Чаще всего, работу они находили в деревнях, поскольку там чрезвычайно нуждались в сапожниках, плотниках, столярах и их не обижали, в то время как помещик хотел их оставить у себя, записать в собственные крестьяне, в городах же местные мастера не желали конкурентов.

Например, Паулюс Городецкис, обжигавший горшки в Австрии, Польше и России, не смог найти работу в Вильнюсе, никто его не хотел принять, поскольку он не имел никаких документов. 23-летнего Каролиса Сиесуса поймали во Владимирской губернии, ему не удалось доказать свою происхождение, поэтому его наказали за бродяжничество и выжгли на правой руке ниже локтя букву «Б» (бродяга).

Такие лица старались надолго не задерживаться на одном месте – неделю-две. Хотя встречались и особые случаи. Например, сапожник Юргис Подлецкис остановился у крестьянина Казимера Бабкаускаса на неделю, а потом женился на его дочери, арендовал усадьбу и прожил там счастливо два года.

«Путешествия» ремесленников-бродяг не были лёгкими, всегда существовала опасность быть ограбленным, а частенько и их самих обвиняли в преступлениях, чтобы не оплатить работу. Хотя, надо заметить, что если не хватало работы, то они занимались и воровством.

13% бродяг так или иначе были связаны с нищенствованием: одни начали заниматься таким «ремеслом» уже в возрасте или с детства, а повзрослев, работали поденщиками, пилили дрова, копали канавы, пасли скот, некоторые обучились какой-либо профессии, но основным занятием считали сбор милостыни.

6,4% бродяг составляли бывшие военные: кто ушел в запас, а кто сбежал с военной службы. Большинство – это 30-50-летние мужчины, служившие в войсках Польши, России, Пруссии, Франции, Австрии, часть из них были в плену или получили ранения. Более половины не имели никакой специальности, они просто бродили по деревням и городам, делились своим опытом и воспоминаниями. Дома их никто не ждал, к тому же они повидали мир и по-иному смотрели на окружающую действительность. Например, 80-летний Григалюс Соболевскис 16 лет прослужил в польско-литовской армии, участвовал в восстании Т.Костюшки, потом вернулся в Литву. Также поступил и Йонас Рачицкас: служил в уланском полку, на родине же его арестовали и сослали в Сибирь.

Часть военных-бродяг сбежали из российской армии. Так, Игнотас Вайткявичюс убежал из уланского полка, расквартированного в Сибири, в Литве служил подпаском, а когда волки задрали корову, сбежал.

По Литве шатались и отставшие от своей армии французские солдаты. Так, француз Антоне Лемоине из Костромской губернии шёл домой, здесь, в Литве, был задержан и обвинён в бродяжничестве. Кстати, солдаты русской национальности, побывавшие во Франции, Пруссии, Польше или Литве, увидев другую жизнь, не особо торопились на родину. Так, Иван Данилов после французского плена некоторое время жил в Варшаве, потом в Гродно, Тракай. А Карп Барташов жил в Литве, назвавшись Игнотасом Пашкявичюсом. Бывшие военные проводили, как правило, время в корчмах, сожительствовали без церковного обряда.

Бродягами считались и путешествовавшие подсобные рабочие, которые рубили дрова, пасли скот, убирали урожай и так далее. Например, Мотеюс Римкус пас скот, пилил дрова и нигде надолго не задерживался. Миколас Лазерка путешествовал, «продавая из короба», помогал евреям на лошадиных торгах. Мартин Бальсевич же всю жизнь провёл в дороге. Он с молодости до глубокой старости ходил от Каунаса до Могилёва и обратно.

Законы считали бродяг преступниками лишь за то, что они были бродягами, хотя порой они действительно совершали преступления, в основном, кражи. Часто бродяги обворовывали тех людей, которые их нанимали на работу. Так, Василий Голубев из Тульской губернии украл у хозяина магазина Андрюса Домбровскиса двух лошадей с бричкой и продал их в Вильнюсе, а Винцент Гонусевский - лошадь в вильнюсской корчме.

Крали не только лошадей, но и продукты питания. Однако надо заметить: они не разбойничали, не состояли в бандах, не убивали. 7,3% их них задерживались за нищенствование, некоторых бродяг возвращали помещикам, но они опять пускались в бега. Так, бродяга Миколас заявлял, что лучше его пусть сошлют, но возвращаться домой он не собирается. Юозапаса Станкявичюса за бродяжничество отдали в солдаты, но он сбежал оттуда. Йонаса Бразиса осудили за бродяжничество, но по дороге в Вильнюс он сбежал, и был задержан только через год. Юзефу Гурскайте арестовывали несколько раз, возвращали пану, но она всё равно сбегала, потом её поместили в больницу для лечения венерических заболеваний, откуда он убежала, прихватив простыни. Миколаса Синкявичюса отдали для уборки городских улиц, но он сбежал, поймали его через год.

Все пути – к корчме

Дороги бродяг и вся их жизнь не представляются без корчмы. Сапожник Янкель Вулверович родился в корчме Акмяне, отец бродяги Яна умер в корчме Жагаре, Андрюс Каринаускас оставил свою семью в какой-то корчме. В корчмах они находили компаньонов, пили, играли в карты, обкрадывали других и сами лишались добра, покупали фальшивые документы.

Семья как традиционная ценность для бродяг не была важна: только 12,3% бродяг имели семьи, и только 2% бродила с семьями.

Внебрачная жизнь являлась для бродяг альтернативой, многие бродяжки болели венерическими заболеваниями, часто меняли партнёров, однако рожали. Например, Паулина Куликаускене прижила от солдата Павла Лебедева сына; Анастасия Сакалаускайте, добравшись до Даугавпилса, стала жить с бродягой Кузьмой Ковалевским, родила от него двух детей, которых отдала в приют; Виктория Василяускайте внебрачного сына оставила в Вильнюсе возле ворот детского приюта и т.д.

Такой взгляд на семью был связан прежде всего с тем, что от бродяги требовалась мобильность, другой ритм жизни, никак не связанный с оседлой жизнью и принадлежностью кому-либо.