«Им нужно, чтобы мы знали своё место, а не латышский язык»: родители о школьной реформе

Не пора бы узнать, что думают о школьной реформе Латвии и переводе всех школ страны на государственный язык обучения родители русских ребят и учителя? Вот мы и встретились — многодетная мама, юрист Надежда Лосева, мама, юрист Елена Бачинская и научный руководитель педагогического центра "Эксперимент" Бронислав Зельцерман (на фото).

— Я прошу вас дать оценку лишь двум явлениям, ответить на два вопроса: что вы думаете о реформе содержания обучения и как вы оцениваете намерение перевести все школы страны на государственный язык обучения?

Бронислав Зельцерман: — Да это две совершенно разные вещи. Первая — реформа содержания обучения (не образования). Вторая — это "реформа" школ с русским языком обучения. А СМИ все время склеивают, накладывают эти две реформы друг на друга.

— Тогда по порядку. Одна, вторая… Я лично системной основы пока не вижу ни в той, ни в другой.

Б. З.: — Я вижу систему и в первой, и во второй, но не вижу реформы. Пока что вообще не могу представить, что понимают родители в реформе содержания обучения. Они не могут это понимать. Поскольку там написаны лозунги. И если начинать копать, то за этими лозунгами нет серьезного изменения содержания обучения.

Надежда Лосева: — В нашей школе в рамках этих нововведений устраиваются семинары для учителей, на которых им объясняют, что ученик — это клиент, а учеба — это бизнес. То есть ученика надо воспринимать не как человека, как крестного сына, как родного, а как клиента, который, с одной стороны, всегда прав, а с другой — всегда должен знать, где ты ему дашь скидку, а где ты его прижмешь. Учителя в растерянности, и те, кто ведет эти тренинги, тоже в растерянности… Может, они несут бред и прекрасно это понимают.

Кроме того, учителя очень запуганы. Они бояться выходить на митинг, бояться возражать… Русские учителя в школе обязаны разговаривать между собой на латышском. Потому что директор боится проверок. А проверки приходят. Директора очень можно понять. Потому что она хочет сохранить школу, сохранить педагогический состав. А он у нас действительно золотой.

Что касается реформы содержания… Моя дочка имеет первые, вторые, третьи места на латвийских и международных конкурсах, олимпиадах по разным предметам. Но ребенок плачет над учебником по истории на латышском языке. Я по–латышски говорю хорошо. Начинаю читать. Текст заключается примерно в следующем: по некоторым оценкам того и того–то, существует мнение, есть разные версии… И ни одного примера, кто это оценил, кто выдал эти версии. Что такое — по некоторым оценкам? Как дети должны это учить? Дочь сидит и не может эти вот конструкции перевести для себя… То есть она не понимает, о чем речь.

То же самое касается учебника латышского языка. У моей дочки четвертое место в Риге по латышскому языку. И я считаю, что она для своего возраста знает латышский язык очень хорошо. А у меня трое детей. А я сижу с ребенком и объясняю ему, что хотят от него в этом учебнике. Я не делаю за нее. Я занимаюсь с ней тем, что ей задано.

Например, задание — второй класс. На листике нарисованы десять картинок. Текст: "Придумайте на латышском загадки, ответом на которые стали бы эти картинки". В итоге я просто сочиняю загадку на русском, тупо перевожу ее на латышский… Потому что загадка — это такая вещь, которая должна быть ментальной. Ее нельзя переводить дословно. В итоге учительница не понимает, что я имела в виду.

— Давайте–ка от эмоций и отдельных случаев пойдем ближе к общей оценке обеих реформ. Понятно, что не дети должны разбираться в версиях взрослых.

Б. З.: — Конечно, обобщения должны делать специалисты. Но что получается? Специалистов, профессионалов образования на русском не привлекают к тому, чтобы оценить первую реформу, которая только на бумаге, и вторую, которая только в лозунгах. А если слушать, что сказали три, четыре человека, что сказал министр, что сказал госсекретарь, что сказал руководитель департамента, то это — четыре или пять разных смыслов. И этими всеми — не знаю, как назвать, — комментариями, провокациями родители вводятся в заблуждение, а профессионалы не могут к этому отнестись, потому как нет единого понимания.

Тринадцать лет назад все–таки приняли 60% на 40%… Вложено 14 миллионов евро. Получили результаты. Знание языка выросло. Но получили ухудшение качества обучения. Это не хотят признавать. Потому что нет конкретных данных… Хотя было решение Конституционного суда: обеспечить мониторинг качества обучения.

Елена Бачинская: — Я дополню… Сразу после того (по–моему, в 2014 году), как вышло псевдоисследование нашего омбудсмена по поводу языков обучения, в Министерстве образования состоялся большой "круглый стол". Я была там. Мы готовили даже письменный запрос, я его подписывала: предоставить данные или сообщить, есть ли критерии и методики, по которым можно было бы оценить то, что произошло. Конечно, нам никто не ответил.

Но говорилось, что мониторинг проводят по тому, как сданы централизованные экзамены. Но это не есть мониторинг качества образования как такового. В результате нет никакой общей картины того, как за эти 13 лет реальная реформа образования отобразилась на качестве обучения. По крайней мере, общественности она не представлена.

Е. Б.: — Реформа школ к качеству образования не имеет никакого отношения. Вот в чем дело.

— Подытоживаем: что не сделано и что должно быть сделано? На тактическом приближении и на большом расстоянии.

Н. Л.: — Самая самая большая проблема латышского языка — это то, что нет методик его изучения и нет хороших учебников.

То есть пусть сделают методики, по которым можно нормально учить латышский язык. Пусть на эти деньги, на которые нас собираются ассимилировать, сделают хорошие учебники и подготовят хороших учителей. И тогда все будут с радостью знать латышский.

Е. Б.: — Чего не хватает и что делать? Я, может быть, сейчас буду говорить про некоторую утопию. Мне не хватает консультации государства со мной как с заказчиком образования по образовательному процессу. Я как родитель хочу знать, хочу видеть содержание, хочу видеть экспертов, специалистов (психологов, детских педагогов…), готовых мне вместе с министром пояснить: вот здесь так, здесь — так. Мне нужно содержание, чтобы видеть и думать. Мне этого не хватает. Я хочу, чтобы меня как родителя, платящего налоги в Латвии, приглашали к диалогу. Ладно, приглашали — чтобы хотя бы слышали, когда я к ним обращаюсь. Вы меня услышьте, вы мне ответьте… Не просто отписками, а по существу! Позовите на обсуждение. Я готова прийти. Это будущее моего ребенка! В конце концов, это будущее моей страны!

На вопрос "Что делать?" я отвечаю: зовите за стол переговоров, зовите, будем обсуждать. Положите содержание… Я могу лишь предположить, что они не делают этого потому, что у них этого содержания нет. Нечего предложить для обсуждения, кроме пустых слов.

Б. З.: — Очень важная пометка — родители должны иметь право выбора. Мы должны им предложить, а дальше они принимают решение сами. Они понимают, что с определенными потерями можно отдавать ребенка в латышский детский сад… Но для этого надо пройти психолого–педагогическую комиссию. И ребенок не ассимилируется.

Мы, работники школы, говорим: при пяти часах латышского в неделю с первого класса они сдадут экзамены. Но что будет происходить в следующие три года с данного момента, когда объявлено о сдаче всех экзаменов на государственном языке? Что творится в школах? Эти процессы явно приведут к ухудшению. Почему это делается?

Вы же знаете — в педагогике, в психологии ни одно новшество не может вводиться без проведения эксперимента. Это азы! Вот что–то придумали, написали, прошли сначала научную экспертизу, потом прошли эксперимент, получили результаты эксперимента, оценили, как это работает на пользу детей, родителей, для идентичности, для будущего страны — и начинаем внедрять.

— Какая разница, ни у той, ни у другой реформы, на мой взгляд, нет системного, научного, профессионального обоснования, а также футурологического, гарантированного целеполагания — через двадцать лет у нас будет поколение, способное обеспечить качество и долголетие общества Латвии и нашего государства…

Б. З.: — Потому и надо встречаться. Ведь не сам Шадурскис это придумал. Кто–то же ему положил обоснование на стол. Но и с нашей стороны есть те, кто понимает и исследует. Встретимся и поговорим. Но поговорим публично. Это нужно родителям, это надо им представить. И я согласен, что родители имеют право рисковать.

Н. Л.: — Во–первых, ответственность за ребенка по закону несет родитель. Право выбора для родителя — это основа любого демократического государства. Как образовывать своего ребенка? А у нас получается: ставят перед выбором, и ты идешь изучать английский и готовишь своего ребенка — чемодан, вокзал, Ирландия, Великобритания…

Еще я хочу добавить: наша образовательная система выстроена так, что мы вынуждены учиться не так, как хотим, а так, как можем на латышском. Это приведет к тому, что не будет нормальных специалистов в отрасли. Даже хуже — к тому, что вообще не будет людей. Вот меня спрашивают: а что вы не уезжаете отсюда, вы же можете. То есть работа моего мужа позволяет ездить на работу откуда угодно. Я говорю: а тут моя школа. У нас школа такая классная! Как только ее переведут на латышский язык полностью, я почему–то думаю, что мы уедем. А мой муж сюда привозит деньги, а мои дети очень хорошо учатся и могли бы пополнить инженерную, техническую элиту Латвии. Но мы уедем, если не сможем здесь учиться. И так думают многие.

То есть я считаю: если будет эта последняя капля, народ потечет отсюда. Даже больше, чем сейчас. Латвия точно не страна возможностей. Причем в далекой перспективе.

И еще получается, будь то медицина, будь то налоговая политика, будь то образование — нет никакого содержания… Все какие–то пустые лозунги, управляемые политиками. Нет системности — никакой, нигде. Лозунги и политические решения, под которыми нет никакого содержания, никакого обсуждения.

Источник: www.press.lv