Эта жизнь — подобие скоморошьего балагана

Иоанн Богомил (1946 г.) - cовременный мыслитель, духовный писатель, поэт, музыкант. Автор более 600 книг, охватывающих широкий спектр тем: от осмысления архетипов бытия, практик духовных традиций, эзотерики до антропологии, истории и искусства. Записаны более 60 дисков его фортепианных исполнений классических произведений в орфеонической духовной интерпретации. Основатель Ассоциации по изучению катарской культуры (Испания) и концептуалов нового теогуманизма.

Международный биографический центр (Кембридж, Великобритания) включил имя Иоанна Богомила, выдающегося интеллектуала нашей эпохи, в тринадцатое издание энциклопедии «Кто есть кто среди интеллектуалов» (1998 г.).

Читай между строк, между нот.

Друг чуткий оценит, поймёт.

В средоточии смысловых спектров

прозрей гениальное футуро, прозорливое ретро,

рифм и ритмов шумноватый оркестрик.

Бытие как уравнение из ста неизвестных.

За оригинальное письмо дорого платят.

Стихи не выпекаются как оладьи.

Проще пускать бумажные кораблики по мейнстриму,

тогда блатного в Союз писателей примут.

Перекинули мост из прошлого в еще более далекое,

бесценное и одновременно убогое.

Помнят о нем двое оставшихся старожил,

каждый по сто друзей пережил.

Перекинули мост железнодорожный незадачливый –

и давай теперь с пути не сворачивай.

То ли зубной, то ли после операции сердечно-сосудистой.

То ли речной с проржавевшей посудиной.

То ли разводной, то ли вообще неподъёмный

(упаси боже завязнуть в деталях подробных).

А без моста – порхали на крылышках,

пока тропу булыжниками не выложили.

Мостят мостовую, громоздят стальные панели,

а птицы памяти давно улетели,

и от провинциального городка осталась пивная с трактиром,

где можно встретиться со вчерашним кумиром.

Впрочем, прошлое прошло, задев едва мимоходом.

И дальше вылетаешь вихрем в пустые ворота…

А глаза – как у Гермеса Трисмегиста перед разглашением тайны.

И только дураки прошлое читают буквально.

Мой замызганный ближний,

ты как следует перед пробегом подумал?

Стоит ли тратить ни на что головоломные суммы?

Без потерянного туфля как проскочишь дорогу –

первая баба без рубля прогонит с порога.

И таких, как ты, с полсотни отпечаталось на тротуаре,

на тот свет внеочередных парламентариев.

А что сам на себя не похож из-за серии страхов –

не беда: удел земнородных всегда одинаков.

Хлопушка, роддом, номер загса и запись зарплаты.

Тяжелое возвращение обратно

и претензии, что прожил безбратно.

Обошли. Обделили. Натощак. Проморгал свою участь.

Дураком остался, страстями низкими мучаясь.

Бросьте усовещать меня с самим собой вчерашним сходством.

Повторение перед лицом настоящего – скотство.

Ну плакала Богуславская над Вознесенским.

Отнесло ее из Переделкино за тридевять земель.

И не на Ваганьковском кладбище, а на сереньком сельском

великого поэта оплакивал менестрель.

И ничего удивительного, что оставил без единого грошика.

Без того многое нажито-прожито.

Затеряться в веке сем проще, чем встретиться.

И разговор вечно не о том, не о вечности вертится.

Разлука торопит без учета ближайших потерь.

И кто знает, когда захлопнется декоративная дверь?

С полста лет хлопала туда-обратно почти автоматически,

и вдруг застрять в лифте приспичило...

Только плакать не надо. Пути разминулись. До встречи.

Над Котельниками круглосуточная ночь нависла.

И покойничка утешить отчаянно нечем,

как если бы баба на колодце позабыла старое коромысло.

"Одиночество — это когда в доме стоит телефон,

а звонит будильник"

(Раневская)

Одиночество — это когда в доме стоит телефон,

а звонит будильник.

Поди настоящих ближних в воображении роди их.

Одиночество — это когда кто-то стучится в дверь...

Кто там? Безответно.

А звонок трезвонит при этом.

Одиночество — это когда собачка на коленях уютно устроится

и не с кем словом обмолвиться.

Одиночество — это когда оживают фотографии

давно ушедших ближних.

Целуешь, обожаешь и боготворишь их.

Где ты, ближний горячий и пылкий?

Только крестик одиноко стоит на могилке.

Одиночество — это когда телефон есть,

но никто по нему не звонит.

Одиночество — это когда друзей миллион,

а в действительности никого нет.

Прости, мне как-то абсолютно несуразно.

Я знаю, жить подобным образом небезопасно.

Приходят счёты. Кому-то что-то нужно от тебя.

Бьют ненавидя, губят не любя.

Но кто-то знает. Ему наперёд открыто.

Подчистил судьбы дырявое ржавое корыто —

и легче на душе, и есть о чём помыслить.

И ближние на плечах повисли,

как два ведра на коромысле.

Я уже не такой, каким был,

но понять этого никак не могу.

Я себя прошлого позабыл,

от ностальгических снов берегу.

Встретимся на морском побережье,

настоящий и прежний.

Часовые стрелки бешено мчатся вперёд

от головокружения качаются.

Не о чем, друг мой, печалиться,

даже если никто не ждёт.

Память работает безостановочно,

в закоулок тёмный шмыгнёт.

Я приду к тебе Новобрачной полночью,

направо лестничный первый пролёт.

Сижу, по-старчески любуюсь закатом.

Интересен не кадр, а что там за кадром.

Шифр бытия однозначно не для нашего круга.

Не потерять бы в размышлениях лучшего друга.

Пустыня среди асфальтно-бетонного мегаполиса.

Замок Безысходной Тоски во внутреннем строится.

Подожди, побеседуем ещё с полчасика!

Молчание — безмолвное молочное причастие.

Я не Константин Паустовский, чтобы писать тебе

литературные письма.

Мы давно друг от друга живём независимо,

и однажды пути наши разминутся в разные стороны,

по разные концы Бесконечного Города.

Дело в камнях, в лежанках на дне Мирового Океана.

Отлежал свой срок с повесткой каменного истукана.

Родился улиткой, защищённой хрупкою раковинкой.

Две морские девы удел твой слезами оплакали.

Ты кто? Рождённый из принципа и из приступа.

Простуда лёгкими овладевает неистово.

Спросите у кого-то другого, кто меня посмышлённее.

Второму рождению свыше предшествует

предапокалиптическая агония.

Я это или призрак? Да одно и то же.

Привидения с оригиналом опасная схожесть.

Шёл в промежуточном времени,

сгорбившись в три погибели, как под ветром растение.

За окном — Матенька Божия ходит по радуге.

На столе — Бердяев с Франком и Хайдеггером.

Я им: “Идите в Переделкино — к Пастернаку,

в консерваторию — к Нейгаузу!”

Они, выдержав преупокоенную трёхтактную паузу:

“К тебе мы, пятидесяти негасимых свечей cвеченосец.

Вместо кадила — о последних вещах восторженный гносис.

На тебя Светлый Батя указал нам указательным пальцем.

Привет таким же, как мы, безутешным скитальцам!”

Что это промелькнуло как тень на деревенском погосте?

Живые покойничков не зовут — покойнички живых зовут в гости.

Лампадка сиро горит на заброшенной старой могилке,

и от древнего дерева остались одни труха и опилки.

Исцеление от болезней — там, наверху.

А на земле не предавайся греху.

И музыка хороша, и Гайдн, и Моцарт.

Испить бы добрых мыслей из святого колодца!

Так можно жить не старея, омолаживаясь потихоньку,

игнорируя окружающие сплетни, яды, вирусы и психотронику,

беседуя на языке птичек и беззлобных овечек.

Такая речь как ничто другое врачует и лечит.

Пел мне в роще эвкалиптовой соловей.

Соловушка, как зовут тебя?

— Вольфганг Амадей,

Вольфганг Амадей Теофил.

Я своё ветхое имя давно позабыл.

Из каких ты далёких-близких краёв

ретранслируешь музыкальную литургию без слов?

Никогда не повторяясь,

в человека влюбясь,

соловецкий старец Боян, добрый князь,

миниатюрный в птичью величину.

Твой язык понимаю и ещё лучше пойму.

Сколько соловьёв — столько моцартов в Соловьином саду.

В каждом из них певчий дар обрету!

Симфония по счёту № 5 200 545,

партитуру её по нотам не прочитать,

никакими словами не описать.

Весь я полон благодати в Соловьином саду

и любовь свою среди блаженств соловьиных найду.

И череп с костями, и вино, и бананы.

Эта жизнь — подобие скоморошьего балагана.

Что к чему — узнаёшь с полвека позже.

Вроде бы не жил и не умер, а ожил.

Человек от любви впадает в беспамятство

и в грехах, не совершённых им, искренне кается.

А я здесь при чём? Да так, мимо и мельком.

Не видать меня откуда-то с того берега.

Нити судеб сплетаются в цветочную вышивку.

Не беда. Как-нибудь и в лагерных условиях выживу.

Упаду, как подпиленный эвкалипт, на землю,

чьим-то стонам безутешным-беззащитным отчаянно внемля.

Аполлон спустился на дно мирового колодца

(Моцарт).

Орфей спустился в инферно за Эвридикой,

сражался с аудиторией Медузы-горгоны безликой.

Мужчина ниже среднего роста.

Разгадать его тайну непросто.

Пауза говорит больше акцентированной ноты.

Партитуру по нотам разыгрывают музыкальные идиоты.

А что за нотами, знает лишь генеральный продюсер,

зорко следящий за златоустом.

С удовольствием простирался над скрипичным пюпитром.

Не был членом Союза Композиторов.

Бесконечен в любви и гениальности,

чем от других музыкантов отличен.

Аполлон-Христос в человечьем обличье.

Как божественно хороша и прекрасна

его золотая посмертная маска!

Мир ему завидовал, бойкотировал его и возненавидел.

Музыкального Вертограда гениальный строитель.