"Академик"

Андрей Николаевич Колмогоров родился 12(25) апреля 1903 года в Тамбове, где его мать задержалась по пути из Крыма домой в Ярославль. Мать Колмогорова — Мария Яковлевна Колмогорова (1871—1903), дочь предводителя угличского дворянства, попечителя народных училищ Ярославской губернии Якова Степановича Колмогорова — умерла при родах (при рождении Андрей весил 6 фунтов, т.е.2,4 кг). Отец — Николай Матвеевич Катаев, по образованию агроном (окончил Московский сельскохозяйственный институт), принадлежал к партии правых эсеров, был сослан (из Петербурга) за участие в народническом движении в Ярославскую губернию, где и познакомился с Марией Яковлевной; погиб в 1919 году во время деникинского наступления. Дед по отцовской линии был сельским священником в Вятской губернии.

Родители Андрея по какой-то причине не были венчаны, поэтому по дореволюционным законам он считался незаконнорожденным и не имел права ни на отчество, ни на фамилию отца. Отчество он должен был получить по крёстному отцу, а фамилия должна была быть образована от имени крёстного отца. Его крёстной матерью была Софья Яковлевна Колмогорова, тётя. Крёстным отцом был Степан Яковлевич Колмогоров, единственный брат сестёр Колмогоровых, живший в Петербурге. Возможно, он лично и не участвовал в крещении (крестить детей, родившихся от православных родителей, хотя и незаконнорожденных, было обязательно, без этого не могли выдать метрик). Тогда это было возможно: ребёнка на руках держал кто-нибудь другой, причём говорил: "Держу за такого-то". В метрику же вписывали того, за кого держали (с официальным крёстным отцом, конечно, это было согласовано). Следовательно, официально он должен был называться Андреем Степановичем Степановым. Но на момент революции Андрею было 14 лет, паспорта у него ещё не было, и по новым законам он смог получить фамилию матери и отчество от настоящего отца.

Андрея усыновила и стала воспитывать сестра матери Вера Яковлевна Колмогорова, к которой он относился как к родной матери. Когда Вера Яковлевна Колмогорова в 1950 году умерла в возрасте 87 лет, Андрей Николаевич в заявлении в Президиум АН СССР писал: "Умерла моя мать, Вера Яковлевна Колмогорова". В жизни же он её называл Верой, а в разговоре с друзьями – "тётушкой Верой Яковлевной".

Его отец, Николай Матвеевич Катаев, никакого участия в воспитании сына не принимал. Детство Андрея прошло в имении деда. В двадцатые годы на вопрос (письменный или устный) о социальном происхождении он с некоторой дерзостью отвечал, что один его дед был предводителем дворянства, а другой – отцом благочинным.

Колмогоров вспоминал, что своё первое математическое открытие он сделал в возрасте пяти - шести лет, найдя закономерность при отыскании суммы нечётных чисел. Андрей подметил закономерность:

1=12,

1+3=22,

1+3+5=32,

1+3+5+7=42 и так далее. Он неоднократно говорил, что это открытие доставило ему первую творческую радость. Это открытие было опубликовано в домашнем журнале «Весенние ласточки».

В Москву Колмогоров приехал в 1910 году. Вера Яковлевна работала заведующей клубом, библиотекарем, делопроизводителем. Андрей учился в частной гимназии Е.А. Репман. Здесь совместно обучались мальчики и девочки по программе мужской гимназии - явление уникальное в то время. Одно время он мечтал стать лесничим. «В 1918—1920 годах жизнь в Москве была нелёгкой, — вспоминал Андрей Николаевич. — В школах серьёзно занимались только самые настойчивые. В это время мне пришлось уехать на строительство железной дороги Казань-Екатеринбург. Одновременно с работой я продолжал заниматься самостоятельно, готовясь сдать экстерном за среднюю школу. По возвращении в Москву я испытал некоторое разочарование: удостоверение об окончании школы мне выдали, даже не потрудившись проэкзаменовать».

В 1920 г. он поступил в Московский университет, где не сразу определился как математик, а длительное время всерьёз увлекался русской историей и стихосложением. «Задумав заниматься серьёзной наукой, я, конечно, стремился учиться у лучших математиков, — вспоминал позднее учёный. — Мне посчастливилось заниматься у П. С. Урысона, П. С. Александрова, В. В. Степанова и Н. Н. Лузина, которого, по-видимому, следует считать по преимуществу моим учителем в математике. Но они „находили“ меня лишь в том смысле, что оценивали приносимые мною работы. „Цель жизни“ подросток или юноша должен, мне кажется, найти себе сам. Старшие могут этому лишь помочь».

В первые же месяцы Андрей сдал экзамены за курс. А как студент второго курса он получает право на «стипендию»: «…я получил право на 16 килограммов хлеба и 1 килограмм масла в месяц, что, по представлениям того времени, обозначало уже полное материальное благополучие.» У него появилось свободное время, которое отдавалось попыткам решить уже поставленные математические задачи.

Лекции Лузина были выдающимся явлением, хотя и не имели заранее предписанной формы изложения. Он, как настоящий актёр, выступающий на театральной сцене и прекрасно чувствующий реакцию зрительного зала, имел постоянный контакт со студентами. На его знаменитых «средах» молодёжь зажигалась желанием научного подвига. На одной лекции Лузин предложил строить доказательство, основываясь на некотором предположении. Первокурсник Колмогоров обнаружил ошибку в утверждении профессора. Довольный Лузин сказал: «Что ж, приходите на кружок, доложите нам свои соображения более развёрнуто». Так Колмогоров стал известным в «Лузитании». Но через год серьёзные результаты, полученные восемнадцатилетним второкурсником Андреем Колмогоровым, обратили на себя настоящее внимание «патриарха». С некоторой торжественностью Николай Николаевич предлагает Колмогорову приходить в определённый день и час недели, предназначенный для учеников его курса. Подобное приглашение, по понятиям «Лузитании», следовало расценивать как присвоение почётного звания ученика. Как признание способностей. Со временем отношение Колмогорова к Лузину поменялось. Под влиянием Павла Сергеевича Александрова, также бывшего ученика Лузина, он принял участие в политическом преследовании их общего учителя, так называемом деле Лузина, которое едва не закончилось репрессиями против Лузина. С самим Александровым Колмогоров был связан дружескими узами до конца жизни.

В 1922 г. Колмогоров написал работу по теории множеств. Уже в этой работе проявилась особенность исследований Колмогорова, о которой он сам позже сказал: "При поиске решения я в первую очередь вникаю в геометрическую картину задачи". Летом 1922 года А. Н. Колмогоров строит ряд Фурье, расходящийся почти всюду. Эта работа принесла девятнадцатилетнему студенту мировую известность.

В 1922 - 1925 годах Колмогоров работал учителем математики в опытно - показательной школе в Потылихе. Он был секретарём школьного совета, руководил биологическим кружком, руководил пешим походом учащихся по Крыму. До двадцати лет он не умел плавать и теперь решил наверстать упущенное. В результате он достиг определённых успехов в плавании, ходьбе на лыжах и в гребле. Школа на всю жизнь привила ему любовь к педагогической работе.

Обсуждавшиеся в середине двадцатых годов повсюду, в том числе в Москве, вопросы оснований математического анализа и тесно с ними связанные исследования по математической логике привлекли внимание Колмогорова почти в самом начале его творчества. Он принял участие в дискуссиях между двумя основными противостоявшими тогда методологическими школами — формально-аксиоматической (Д. Гильберт) и интуиционистской (Л. Э. Я. Брауэр и Г. Вейль). При этом он получил совершенно неожиданный первоклассный результат, доказав, что все известные предложения классической формальной логики при определённой интерпретации переходят в предложения интуиционистской логики — его знаменитая работа «О принципе tertium non datur» датирована 1925-м годом. Глубокий интерес к философии математики Колмогоров сохранил навсегда.

Наука "о случае" ещё со времен Чебышева являлась как бы русской национальной наукой. Её успехи преумножили советские математики. Особое значение для приложения математических методов к естествознанию и практическим наукам имел закон больших чисел. Разыскать необходимые и достаточные условия, при которых он имеет место, - вот в чем заключался искомый результат. Крупнейшие математики многих стран на протяжении десятилетий безуспешно старались его получить. В 1926 году эти условия были получены аспирантом Колмогоровым. Андрей Николаевич до конца своих дней считал теорию вероятностей главной своей специальностью, хотя областей математики, в которых он работал, можно насчитать добрых два десятка.

В 1930 году Колмогоров совершает командировку в Германию и Францию. В Геттингене — математической Мекке начала века — он встречается со многими выдающимися коллегами, и прежде всего — с Гильбертом и Курантом.

С 1930 г. он принимал деятельное участие в организации школьных математических кружков при МГУ, а с 1935 г. - школьных олимпиад. Часто выступал перед школьниками с рассказами о математике и её приложениях.

Поражает разнообразие тех областей науки, в которых Колмогорову удалось внести не просто большой, но и решающий вклад. Теория функций, теория множеств, теория вероятностей, механика, математическая логика, теория турбулентности, функциональный анализ, геометрия, теория информатики, математическая лингвистика - всюду он затрагивал фундаментальные стороны исследуемой задачи. Так, в теории вероятностей, которую он считал основным полем приложения своих сил, Колмогоров построил логический её фундамент, создал основы теории случайных процессов, получил наиболее широкие условия применимости законов больших чисел и повторного логарифма, начал разработку теории ветвящихся процессов. Тогда только начиналась дорога Колмогорова и его друзей в науке. Они много работали, но не теряли чувства юмора. В шутку называли уравнения с частными производными «уравнениями с несчастными производными», такой специальный термин, как конечные разности, переиначивался в «разные конечности», а теория вероятностей — в «теорию неприятностей».

В своей автобиографии «Я - математик» «отец» кибернетики Н. Винер пишет: « ... Хинчин и Колмогоров, два наиболее видных русских специалиста по теории вероятностей, долгое время работали в той же области, что и я. Больше двадцати лет мы наступали друг другу на пятки: то они доказывали теорему, которую я вот - вот готовился доказать, то мне удавалось придти к финишу чуть-чуть раньше их. Ни я, ни, как мне думается, они не делали этого намеренно. Просто мы случайно достигли периода наивысшей творческой активности в одно и то же время и владели более или менее одинаковым запасом знаний».

В 1931 году Колмогоров стал профессором МГУ, с 1933 по 1939 год был директором Института математики и механики МГУ, основал и многие годы руководил кафедрой теории вероятностей механико-математического факультета и Межфакультетской лабораторией статистических методов. Степень доктора физико-математических наук Колмогорову была присвоена в 1935 году (учёные степени были восстановлены в СССР в 1934 году).

С 1936 года Андрей Николаевич много сил отдает работе по созданию Большой и Малой Советских Энциклопедий. Он возглавляет математический отдел и сам пишет много статей для энциклопедий.

В 1939 году в возрасте 35 лет Колмогорова избирают сразу действительным членом (пропуская звание члена-корреспондента) Академии наук СССР, членом Президиума Академии и, по предложению О. Ю. Шмидта, академиком-секретарем (по 1942 год) Отделения физико-математических наук АН СССР.

Во время Великой Отечественной войны Колмогоров, используя свои исследования по теории вероятностей, даёт определение наивыгоднейшего рассеивания снарядов при стрельбе.

В сентябре 1942 года Колмогоров женился на своей однокласснице по гимназии Анне Дмитриевне Егоровой, дочери известного историка, профессора, члена-корреспондента Академии наук Дмитрия Николаевича Егорова. Их брак продолжался 45 лет. Собственных детей у Колмогорова не было. О.С.Ивашов-Мусатов – сын Анны Дмитриевны от первого брака. Андрей Николаевич очень хотел стать другом и отцом 15-летнего Олега. Олег учился в Московской художественной школе, собирался, как и его отец С.М.Ивашев-Мусатов, стать профессиональным художником, но постепенно и, конечно же, под влиянием Андрея Николаевича склонился к математике, закончил механико-математический факультет университета и на всю жизнь связал себя с ним, работая доцентом кафедры математического анализа.

Ещё в конце тридцатых годов Колмогорова заинтересовали проблемы турбулентности, в 1946 году он вновь возвращается к этим вопросам. Он организует лабораторию атмосферной турбулентности в Институте теоретической геофизики АН СССР. Параллельно с работами по этой проблеме Колмогоров продолжает успешную деятельность во многих областях математики — исследования, посвященные случайным процессам, алгебраической топологии и т. д.

Колмогоров любил обсуждать научные проблемы во время прогулок. Обычно он приглашал учеников на дачу в Комаровку и совершал с ними пешком, на лыжах или на лодке 30-35 километровую прогулку, заполненную беседами. Колмогоров никогда не забывал, о чём и с кем он разговаривал, и затем при встречах интересовался что сделано, как далеко удалось продвинуться в решении поставленных задач. Приглашённым он говорил: "Если я приглашаю вас к 5 часам – вы отобедаете с нами, а если к 6 – то пьёте с нами чай, а об обеде побеспокойтесь сами".

Колмогоров излагал материал на лекциях трудно, подавляющее большинство студентов не улавливали того, что он им объяснял. Талант его состоял в другом - в умении индивидуально воспитывать своих учеников, внушать им стремление к творчеству.

Одного из молодых учеников Колмогорова попросили в двух словах сформулировать своё отношение к учителю. Тот улыбнулся, развёл руками и сказал: «Паническое уважение». «Почему же паническое?» «У него столько идей, что он может одарить ими на всю жизнь десятки упорных и способных людей».

Быть учеником Колмогорова было нелегко. Он никогда не тянул неспособных и нерадивых, не разжёвывал то, что годится для самостоятельного постижения. Таков был его метод. Колмогоров любил с места в карьер задать ученику задачу, решение которой было на грани возможностей ученика. Эту грань он угадывал интуитивно. В школе Колмогорова была очень высокая требовательность. Необоснованные выводы огорчали Колмогорова и приводили в негодование. Тем, за кого Колмогоров чувствовал ответственность, он отдавал себя целиком.

Колмогоров так описывал свой режим дня: "Естественно, в течение моей достаточно длинной жизни режим дня в разные её периоды был различным. Опишу, пожалуй, только тот режим дня, который мы с Павлом Сергеевичем Александровым установили для себя на те 3-4 дня в неделю, которые мы проводили за городом, под Москвой, в деревне Комаровке.

День начинался в 7 часов утра. Первый час был посвящён гимнастике, пробежке. В 8 часов мы завтракали и принимались за работу за столом - с пишущей машинкой или без неё. В час или два часа дня был полдник, состоящий из молока или кефира с хлебом. После полдника мы ещё немного работали, но обычно отправлялись на большую прогулку пешком или - зимой - на лыжах, до 4 часов дня. Потом на полчаса мы укладывались спать. В 5 часов был обед. После обеда мы иногда ещё занимались работой, обычно - второстепенной: переписывание или тому подобное. Вечер посвящался чтению, музыке, приёму гостей. Перед сном мы любили ещё делать небольшую прогулку. Укладывались спать около 10 часов.

Но, конечно, когда работаешь и начинает получаться решение какой - либо важной проблемы, всё отступает на задний план, никакого распорядка дня уже не бывает".

Говоря о спорте, Колмогоров вспоминал: "Состязательным спортом я никогда не занимался. Если не ошибаюсь, я только три раза в жизни участвовал в гонке на 10 км на лыжах.

Но я всегда очень любил большие прогулки пешком или на лыжах, совершал длинные путешествия на байдарке или на лодке. Очень люблю плавание, походы в горах. Во всех этих занятиях я ценю не только их пользу для здоровья, но ту радость общения с природой, которую они приносят.

Всегда любил купание в морском прибое. В солнечные мартовские дни люблю делать большие лыжные пробеги в одних шортах. Во время таких мартовских лыжных пробегов люблю выкупаться посреди сияющих на солнце сугробов в только что вскрывшейся ото льда речке".

Не меньше, чем воду Колмогоров обожал горы. Он бывал на Кавказе, в Крыму, в Карпатах.

К спортивным играм Колмогоров считал себя неспособным. В волейбол, например, он не играл, говоря, что у него недостаточная реакция для этого. Он не мог научиться кататься на велосипеде, на водных лыжах, не умел танцевать. Рассказывая, что Ж.Адамар стал учиться танцевать в 90 лет, он добавил: "Так что у меня всё впереди." Он не курил, не проявлял интереса к алкогольным напиткам. По поводу мог выпить хорошее сухое вино. Он очень любил варенье, особенно из черешни.

Андрей Николаевич всегда носил довольно короткую причёску; волосы у него были жёсткие и очень густые. Их серебристый цвет очень шёл ему. Он путешествовал в машине, на поезде, на корабле, пешком, а вот на самолёте он не летал, объясняя это тем, что при этом испытывает сильную боль в ушах.

Когда Колмогоров был увлечён разговором или погружен в размышления, он не был в состоянии реагировать ни на что другое. При этом он не замечал окружающих и здоровающихся с ним людей. Кто его не знал близко, мог быть обижен столь явным невниманием.

Голос у Колмогорова был чрезвычайно характерный и очень приятный, он слегка грассировал, что было идеально, когда он говорил по-французски. Несколько слов он говорил по-своему. Например, вместо рюкзак он всегда говорил рукзак с ударением на у.

Андрей Николаевич отличался вежливостью. В силу его чрезвычайной занятости, по телефону он разговаривал лаконично. Договариваясь о телефонном звонке, он всегда говорил, в какой день и во сколько ему позвонить. Если он в это время оказывался занят, то заранее звонил сам. От обилия звонков страдала его жена Анна Дмитриевна – телефон он не отключал.

Колмогоров не придавал особого значения одежде. Он носил поношенное пальто, видавшую виды кроличью шапку-ушанку, стоптанные ботинки. Любил носить спортивные вещи: лыжную куртку, шерстяную вязаную шапочку, кроссовки. Но при этом он умел одеться со вкусом и элегантно, безукоризненно подобрав галстук к рубашке и костюму, когда считал, что это необходимо. Он вспоминал, что молодым человеком в Париже он даже надевал смокинг, цилиндр и перчатки и в таком виде наносил визит одному математику. При получении Международной премии Фонда Бальцана необходимый фрак он взял напрокат в Риме.

Когда в АН СССР ввели нагрудные знаки из золота и платины для академиков, Колмогоров не стал его носить, считая, что узнают и так.

Поэзия и музыка, архитектура, живопись и другие виды пластических искусств были неотъемлемой и важной частью внутреннего мира Колмогорова. Мало сказать, что он имел обширные и глубокие знания в каждой из этих художественных сфер. Стихи и музыкальные произведения, здания, картины и скульптуры он воспринимал как необходимую среду существования, как своего рода синхронизаторы эмоционального статуса человека, как нечто, задающее ритм внутренней жизни. В этой роли он отказывал кино, считая его не искусством, а развлечением. Высказанная им аргументация была такова: после прослушания музыкального произведения или прочтения стихов возникает желание немедленного повторения, если музыка или стихи понравились, а после просмотра фильма такого желания не возникает.Из фильмов он положительно отзывался о "Андрее Рублёве".

Самым любимым его художником был Микеланджело. Одна из его самых любимых картин - "Святой Себастьян" Тициана; любил "Сирень" Ван Гога. В кабинете у него висела копия картины Петрова-Водкина "Купание красного коня". На письменном столе в спальне у него стояла бронзовая уменьшенная копия известной скульптуры "Мальчик, вынимающий занозу".

Из архитектурных пристрастий – Колмогоров восхищался храмом Покрова на Нерли, ему нравилось здание СЭВ, новый корпус МГУ, любил Арбат, где в давние времена жил со своими тётушками.

Почти всю жизнь он предпочитал обходиться без телевизора. Его жена ходила в гости к соседям, чтобы посмотреть передачу.

В теории стихосложения изучается вопрос о том, в каких пределах поэты нарушают строгие ритмические закономерности стиха. Такие исследования в своё время проводил поэт Андрей Белый. А.Н.Колмогоров исследовал поэтические ритмы с помощью ЭВМ. Результаты исследований показали, что ритмы большинства поэтических произведений представляют собой, по мнению лингвистов, "игру упорядоченностей и их нарушений". Если поэт чрезмерно увлекается нарушениями ритмов, стихи перестают восприниматься как нечто единое. Если же он заботится, чтобы ритмы его стихов уложились в рамки классических ямбов и хореев, его упрекнут в подражательности. Искусство поэта заключается в том, чтобы найти гармонию между сохранением и нарушением поэтического ритма.

Колмогоров считал роман высшей формой прозы. Крупнейшими писателями XX века считал Томаса Манна и Анатоля Франса. Сочинения Диккенса он называл “керосинкой для подогревания чувств старых дев”. Что касается русской прозы, то из современных писателей он хвалил Солоухина, любил «Весну» Пришвина.

По поводу А. И. Солженицына он отзывался так: “Я полностью прослушал по западному радио «Архипелаг ГУЛАГ», знаю, что всё там описанное — правда, но я категорически не согласен с жёсткой позицией автора: он пишет о том, что коммунисты, борцы за революцию, расстрелянные или попавшие в лагеря, заслужили такую участь, что „так им и надо“”. То есть Андрей Николаевич критиковал Солженицына не «справа», а «слева» — за недостаточность гуманизма, чего он не мог простить никому. При этом он очень любил многие вещи Солженицына, особенно «В круге первом», где прообразом художника «шарашки» был гимназический друг Колмогоров художник С. Н. Ивашев-Мусатов.