Александр Палей - солнечный человек в любую погоду

Когда утро в конце марта начинается с минус десяти на термометре, то очень сложно избавиться от чувства досады на весну. Спешу на интервью в вильнюсский Дворец конгрессов.

Информационный листок гласит: “Сегодня с Литовским Симфоническим оркестром и маэстро Гинтарасом Ринкявичюсом репетирует Александр Палей — молдавско-американский пианист, дирижёр, заслуженный артист, лауреат Международного конкурса имени Иоганна Себастьяна Баха. Виртуоз с огненным темпераментом исполнит все концерты для фортепиано с оркестром С.Рахманинова. Два вечера сложнейших концертов, требующих от музыканта предельной концентрации и эмоциональной отдачи…”

Репетиция заканчивается раньше. Мы разминулись. Встреча перенесена в гостиницу. Солнце обманчиво и пальцы предательски зябнут. Александр стоит у входа в очках и шапке-ушанке. Курит и улыбается. Морщит от холода нос. Он настоящий южанин. По-поводу досады на весну он меня понимает.

- Как Ваши дела?

• Нормально. Только холодно.

Пытаюсь сфотографировать. Никак не удается поймать нужный кадр.

• Я не фотогеничен. Все фотографы стонут. Тут ни свет, ничего не поможет. У меня слишком живое лицо. Оно постоянно меняется.

- Вы умеете читать знаки судьбы?

• Когда я был маленьким, а потом чуть постарше, но, все равно, еще маленьким, мне было лет 11-12, мне всегда все очень легко давалось. У меня никогда не было никаких проблем ни на рояле, ни в школе по предметам. И вот, в какой-то момент, я его очень хорошо помню, меня, так сказать, обуял ужас, потому что я вдруг понял, что эта легкость может перейти в легковесность. И, я думаю, что это был знак свыше. Это был первый поворот в моей судьбе, который определил мою жизнь. Я понял, что пьянеть от возгласов “Браво!”, цветов на сцене, а у меня это все уже было, не стоит. Вы выходите на сцену и должны что-то сказать, то, что является в этот момент для вас непременно важным. Пытаться сделать так, чтобы это было так же важно для тех людей, которые вас слышат.

С этих пор вся моя жизнь на сцене - следовать этому правилу. Конечно, есть концерты, которыми мы можем гордиться, а есть концерты, которые мы предпочитаем забыть. Но это зависит от того, на сколько я проник, сосредоточился и зажил тем, что я играю. Если определенный пассаж становится самым важным в вашей жизни, самым главным и ничего больше не существует – концерт выходит. Т.е. многие люди в зале могут не понять, что происходит, но они понимают, что что-то происходит.

Вообще я был счастливым человеком. У меня были замечательные педагоги, которые меня развивали и берегли. Были и встречи с музыкантами, которые изменили мою судьбу. А вот то, что случилось с Вильнюсом и с маэстро Ринкявичюсом – это, конечно, был знак. Потому что я с ним встретился случайно – это было несколько лет назад, в Базеле, в Швейцарии. Я заменял заболевшего пианиста и летел в Баден на последний концерт. Как все играющие люди, я поиграл со всякими дирижерами - от великих, до никаких, каких-то я больше люблю, каких-то меньше. Кто-то из них меня любит больше, кто-то не очень меня любит. Но в Литву я с удовольствием прилетаю, потому что люблю работать с маэстро Ринкявичюсом. Как с ним - мне вообще ни с кем. Он огромная фигура. И я полагаю, фигуры такого масштаба здесь больше нет. И очень долгое время не будет. Видите ли, дирижером надо родиться. Еще до того как он взмахивает палочкой, вы уже чувствуете, что это мастер. Это очень важно. Он не пытается попасть, быть вместе, он просто слушает, чувствует и это бесценно. А так с ним можно где-то поспорить, где-то согласиться. Да и со мной не легко играть, я это знаю и совершенно не обольщаюсь на этот счет.

- А как вы относитесь к критике?

• В свое время Мстислав Леопольдович Ростропович сказал мне очень правильную вещь: “Знаешь, Саша, совершенно не важно, что они там о тебе пишут – главное чтобы писали.” А он был умен. Это первое. А вот второе, я вам расскажу. Я когда-то приехал играть в Лейпциге в Гевандхаузе Первый концерт Брамса. И на радио меня спросили, не боюсь ли я играть Брамса, так как до этого была премьера, и дирижера критики совершенно убили. И я спросил – не помнят ли они имя этого критика? И ответ был, естественно, “нет”. Вот в этом все и дело, что имя этого идиота не помнит никто, а Брамс играется и будет играться всегда.

Я всегда выслушиваю и прислушиваюсь к критике, если она профессиональна.

- Ваши родители врачи. Как правило, в таких семьях есть традиция: медицину передавать по наследству. Как рано вы определили свои цели и решили что музыка – это ваше?

• Мои родители, как и большинство медиков, очень любят музыку. Они никогда не думали, что я буду профессиональным пианистом. Это не моя заслуга. Это мне дано. Но, сколько я себя помню, лет с пяти, я очень хотел играть на рояле. И только на рояле. И я просил, умолял, рыдал, чтобы мне купили пианино. Это было не так легко. Потому что моя семья никогда не была богатой, но и бедными мы тоже не были. Они просто были врачи, работали 24 часа в сутки. Я прекрасно помню, когда первый раз появилось пианино у нас дома. Это было пианино “Беларусь” и это был самый счастливый день в моей жизни.

Тогда мой отец, который не был музыкантом, мне сказал: “Я ничего в этом не понимаю, но ты этого очень хотел. Или ты этим занимаешься очень серьезно, или ты этим вообще не занимаешься. Если твой педагог хоть раз скажет, что ты этому не соответствуешь - пианино будет увезено”. И я бы хотел, чтобы молодые музыканты эти слова тоже услышали.

- Вы “одарены феноменальной памятью и необычайным влечением к культуре…” - как-то сказала ваш педагог.

• Ну, не знаю, на сколько она феноменальная, моя память. У меня бывают на сцене просчеты, как и у всех. Бывает палец не туда. Я на это не обращаю внимания. Тот же Давид Ойстрах, когда играл Брамса, запутался немножко, и журналист его спросил, не переживает ли он поэтому поводу. Он ответил совершенно спокойно: “Нет. Вы знаете, со мной это случается раз в 20 лет. Поэтому следующие 20 лет я могу быть спокоен”.

Что для меня значит “феноменальная память”? Просто то, что вы любите – вы запоминаете. А музыку я люблю безумно. Вот другие вещи я предпочитаю не помнить. В быту людям, которые со мной, очень трудно. Я никогда не помню, что где лежит, но я очень над этим работаю. Я пытаюсь помнить.

- А необычайное влечение к культуре?

• Тут все дело в моей бабушке, которая меня вырастила. И была самым близким мне человеком. Корни у меня из Прибалтики и Белоруссии. Бабушка была родом из Беларуси. Она была необыкновенным человеком. Во время войны, когда мама была маленькой девочкой, они эвакуировались из Белоруссии в Молдавию. Там моя бабушка стала одной из создателей первой публичной библиотеки в Кишиневе. Она была профессиональным библиотекарем. А вот ее отношение ко мне, это было не любовь – это было помешательство… Я был вся ее жизнь. И мое чтение, мое образование регулировалось бабушкой с малых лет. Я в 4 года уже совершенно свободно читал и писал. У меня до сих пор осталась привычка писать список книг, которые я прочел.

Когда я первый раз приехал в Париж, у меня было ощущение, что я был там всю жизнь. Потому что всё, начиная от Ронсара, Дю Белле и Рабле, всё, что было издано в то время, - было прочитано. Каждый год были поездки в Ленинград или в Москву. К этим поездкам была особая подготовка. Бабушка готовила список, что мне посмотреть в Эрмитаже. Потом мне надо было всё бабушке рассказать. И я всё это очень хорошо помню, все мои детские впечатления, ощущения. Поэтому всё, что в меня заложено, заложено бабушкой. И это священно.

- Вы называете себя музыкальным диссидентом. На сколько оправдались Ваши надежды?

• На все 100 процентов. Да, я действительно в 1988 году сбежал и попросил политического убежища в Америке. Я не очень люблю возвращаться к этому вопросу, потому что это уже все прошло, и я никогда не пытался сделать карьеру на сенсационных политических делах. Хотя я знаю музыкантов, которые пытались выжить, критикуя Советский союз. И из этого ничего не вышло. Делать музыкальную карьеру не музыкальными средствами нельзя. И тут я, опять-таки, я не могу не вспомнить Ростроповича. Он стоял обеими ногами на земле. Я, к сожалению, играл с ним только один раз в Америке, незабываемый совершенно концерт. И вот как-то, когда я сидел с ним за кофе в Нью Йорке, он мне сказал: ”Понимаешь, Саша, мы должны благодарить Бога каждое утро за то, что мы получили образование “там” (он сделал жест), а не “здесь”. Но на следующий день, после того, как мы его получили “там”, мы должны мчаться “сюда”. Потому что рынок - здесь”.

Конечно, музыкальная жизнь России того времени была довольна богата, и моя жизнь в Советском Союзе была не самая худшая, по сравнению со многими моими достойными коллегами, которые не имели ничего в то время. Я был заслуженный артист. Но для меня было важно играть как можно больше, играть каждый вечер. А в России в те времена это было невозможно.

Лето было мертвое. Выпускали меня заграницу довольно мало. Хотя были люди, которых выпускали гораздо меньше. Поэтому я и уехал. Я попал в Америку с 200 долларами в кармане, сумочкой через плечо и вздохнул - весь мир раскрылся передо мной.

Сейчас, когда я критикую Америку по поводу того-сего, моя жена мне всегда говорит: “Никогда не забывай, кем ты был до приезда сюда и кто ты сейчас”.

Америка - это мой дом. Всё лучшее у меня было здесь. Но образование, что я получил в России, – это бесценно. И если в Литве, в смысле музыкального образования, есть что-то хорошее, то немного покопав, корни вы найдете в России.

Я был очень счастлив, когда Литва стала самостоятельной и независимой. Я каждый раз приезжаю и вижу, что Вильнюс становится все краше и краше. И слава Богу! Но это никакого отношения не имеет к музыкальному наследию. Это неправильно, когда люди хотят каким-то образом откреститься от того, что связывало их с Россией. Здесь вся фортепианная школа началась с педагогов, которые приехали из России. Вот с этого все здесь началось.

- Вы принимаете современное искусство?

• Это очень большой вопрос. Я отношусь с невероятным почтением и авторитетом к людям, которые отстаивают свои принципы в искусстве. И если они приходят в противоречие с определенными политическими или с бытовыми каждодневными устремлениями государства города, – это приводит к каким-то конфликтам. Но я не сужу об этом, с точки зрения, насколько это противостоит официальной линии. А вот на сколько это ценно для меня – культура, в смысле наполненности, в смысле, опять-таки, что этот человек сказал. Есть разные мнения. И здесь я не хочу никого обижать. Но когда я был совсем молодым, гремело имя Альфреда Шнитке. Это был человек безусловно невероятно одаренный, судьба которого была ужасна. Вы представляете, быть в Советском Союзе наполовину немцем, наполовину евреем. Это же конец света! И, естественно, что его страшно затирали. В те годы люди, которые понимали, что он очень талантлив, всячески пропагандировали его искусство. А это были большие музыканты. И люди бежали слушать Шнитке. Потому что это было что-то, что было запрещено. Прошли годы. Альфреда нет уже. Вы часто слышите его музыку? Очень не часто. То же самое произошло и с Солженицыным. Ведь многие годы это было знамя борьбы с Советским Союзом, советским строем и т.д. А нет Советского Союза, и Солженицына мало кто читает. Вы зайдите в книжный магазин. А вот “Войну и мир” Толстого читают и Набокова читают. Это значит, что существуют какие-то культурные ценности, которые вечны и не имеют никакого отношения к политике.

Современная музыка, если мы говорим об авангарде, как любая музыка, может быть замечательной, а может просто быть мусором. И, здесь, конечно, надо очень много для себя понять. Я с большим удовольствием играю всё новое и интересное, что мне попадается. Я играю с удовольствием современных литовских композиторов. Правда, иногда бывают ошибки – это, как человек, который вам очень нравится, а потом вы выясняете, что он этого не стоит. Тоже самое случается и с современной музыкой. Я считаю что Бах, Моцарт - это куда более современно, чем все, что сейчас пишется. Они сказали много и навсегда.

- Вам знакомо чувство ненависти?

• Вообще, если мы говорим серьезно и откровенно, то в моей жизни нет людей, которых бы я ненавидел. Нет, есть люди которых я не люблю и предпочитаю с ними не общаться, но чтобы сказать, что я их ненавижу, я не могу. Но есть вещи, которые я ненавижу лютой ненавистью. Всеми фибрами своей души. Это поп-культура. Для меня это катастрофа. Явление поп-музыки, или как в России говорят “попсы”, для меня это деградация человеческого мышления и культуры.

Понимаете, если мы говорим о музыке, конечно, это существует и имеет право на существование, но когда их называют “великими певцами”, ”великими композиторами” - это чушь. Сравнить поп-культуру и настоящую культуру очень легко.

Представим женщину – невероятно красивую, одаренную всем, и вы в нее влюблены. И вы пытаетесь доказать и сделать все для того, чтобы она была ваша. Вы должны быть лучше, вы должны соответствовать ее уровню. Вы понимаете, что для того, чтобы быть с ней, вы должны быть кем-то. Представим женщину, которая за определенные деньги доступна всем. Как мы называем такую женщину? Вот в этом для меня разница между настоящей музыкой и поп-музыкой.

Искусство не должно быть всем легко доступно. Искусство – это храм, в который мы входим. И мы должны заслужить вход туда. И, в принципе, все что мы делаем – мы служим Богу. Я просто понял: если Бог дал мне дар, я надеюсь, то это не просто так. И моя религия очень простая – я служу.

- Как вы отдыхаете?

• Отдых – как способ отключиться от того что я делаю, но полностью никогда не выходит отключиться, все время в голове что-то вертится. Отдых – это каникулы-путешествия с женой. Жена моя - человек очень обстоятельный: она тщательно готовится к путешествию, вплоть до адресов, время работы и т.д., и мы бегаем по музеям, галереям, открываем для себя новую архитектуру и т.д. Моя жена из Тайваня, и в Тайпей - вся её семья. Я люблю туда ездить, там все другое для меня. А вот полного отключения – чтобы я сложил чемодан и - всё! – такого не бывает.

- Как вы научились так солнечно принимать судьбу?

• Я просто никогда на нее не сетовал. В Германии меня так и называют - “Солнечный парень”. Видимо, по натуре я оптимист. Знаю, что новый день принесет что-то хорошее.

- Какой опыт вы бы хотели повторить, а какой вычеркнуть из своей жизни?

-Я бы ничего не хотел вычеркивать. У меня была масса ошибок. У меня были очень большие заблуждения. Но, я так полагаю, что это было для того, чтобы я каким-то образом дело изменил.

- Есть ли книга, которую вы перечитываете?

• Конечно, есть книги, к которым я возвращаюсь. Это Пруст и, конечно, Гетте, Пушкин. Литература для меня не хобби. Это, так же, как и музыка, моя жизнь.

- А хобби?

• Японская живопись. У меня замечательная коллекция. И старый русский фарфор. Это большие хобби. Но у меня есть еще и маленькие хобби – не только японская живопись, не только старый русский фарфор. (смеется)

- Когда первый раз вы побывали в Литве?

• Это очень интересная история. Мне было 15 лет. Это был республиканский конкурс. Я приехал с папой. Мы жили в гостинице "Вильнюс", которой уже нет.

- Как вы настраиваетесь перед концертом?

• Пытаюсь быть один. Ничего мне не должно мешать. Мне важно, чтоб все мои мысли сосредоточились на том, что я должен играть вечером. Мне важно почувствовать, что все остальное исчезает. Я стараюсь думать о музыке лучше, чем о себе самом. Стараюсь любить то, что я играю, больше, чем я люблю себя играющего. Это очень важно.

- Ваш зритель?

• Это может быть маленький зал или огромная концертная площадка. Kто-то пришел, потому что любит музыку, которую я играю, кто-то пришел, потому что любит музыку вообще, кто-то пришел, потому что любит меня, кто-то потому, что меня не любит и хочет быть свидетелем моего провала. Но моя задача в том, чтобы на то время, что я на сцене, заставить зрителя думать и чувствовать только то, что хочу я. В этом смысле я очень агрессивен. Вот после этого пусть критикуют и ковыряются. А вот пока я там – зритель должен быть со мной. Вот тут никакой патетики быть не может. Я выхожу. Я говорю. Слушайте и соглашайтесь.

- У вас есть любимый звук?

• Человеческий голос. Это для меня самый совершенный инструмент. Это основа. Чтобы заставить рояль, этот деревянный ящик, звучать, как человеческий голос, со всем богатством, и интонацией, и оттенком.

- Что вас радует?

• Моя жена. Люблю, когда на сцене выходит так, как я хочу. Цветы. Хорошая погода. Это радует очень. Люблю домашних животных. Мои замечательные кошки прожили одна 22 года, другая 18 лет. Я - кошатник страстный. С годами я понял, что я с животными гораздо с большим удовольствием общаюсь, чем с людьми. Они всегда благодарны. Честнее нас. Наши кошки были абсолютно уверены в том, что квартиру, в которой мы с женой живем, мы арендуем у них. Они - настоящие хозяева.

Опера – это другое мое огромное помешательство. В Клайпеде, в апреле, с режиссером Масальским мы ставим Римского-Корсакова “Моцарта и Сальери”. Клайпеда – этот еще один город в Литве, который я очень люблю. В этом городе мне удалось сделать то, чего я бы нигде и никогда не смог сделать. И за это я ему очень благодарен навсегда. Именно в Клайпеде я сыграл и продирижировал все концерты Моцарта – это 7 вечеров, 28 концертов. Я там чувствую себя очень комфортно.

- Вы всегда с такой теплотой и благодарностью говорите о своих учителях. Но ведь отношения с ними у вас складывались не так легко…

• Отношения педагога и ученика – это материал для исследования. Вы не приходите только, чтобы что-то получить. Это живой обмен мнением, впечатлениями. Сейчас многое утеряно. Ученики приходят к педагогу, как в супер-маркет. Я вот это куплю, а вот если в каком-то супермаркете это на 10 центов дешевле, то я пойду туда. Нельзя только брать. Надо уметь и отдавать.

Мне очень повезло. Мои учителя относились ко мне крайне бережно. Они выращивали меня, как редкий цветок. Вера Васильевна Горностаева не сразу меня приняла. Она потом не раз говорила, что это была ее первая и последняя педагогическая ошибка. И это не потому, что она меня не приняла. Это потому, что я не сразу понял, чего она от меня хочет. И как только я понял, что ее требования не идут в разрез с моими стремлениями, все стало хорошо. Мне выпало большое счастье учиться у Бэллы Михайловны Давидович – великой пианистки. Мы до сих пор близки, она мне, как мама, мы два раза в неделю разговариваем. Ей 85 лет уже. И я ей как-то сказал что 16 июня 2013 года мы пойдем в ресторан – исполнится ровно 40 лет, как я переступил порог ее дома.

- Вы умеете быть благодарным?

• Надеюсь что да. Это самое важное.

Два вечера подряд в Вильнюсе во Дворце конгрессов звучал Рахманинов. Все четыре концерта. Подлинное наслаждение. Зал вставал. Вызывал на бис.

• Я сыграл Вам очень сложное произведение. Шедевр. Эта музыка написана лучше, чем ее можно сыграть. И мне бы хотелось, что бы в Ваших сердцах остался не какой-то фейерверк, сыгранный на бис, а вот эти несколько нот…

Услышать и увидеть знаменитого харизматичного пианиста Александра Палея можно 5 апреля в 19.00 в Вильнюсе, в концертном зале piano.lt (ул. Траку 9.1, вход с ул. Кедайню).

В магическом дуэте с известным скрипачом Раймондом Бутвилой прозвучат произведения Шуберта, Штраусса и Бетховена.