«Этот город храним благодатью святынь»

По узким, извилистым улочкам нашего города, по его тенистым или заснеженным скверикам и паркам в разное время прогуливались поэты, очарованные величественными храмами, неприступными замками, «игрушечными» домиками и «кукольными» двориками. Позже они посвящали Вильнюсу свои лучшие строки.

«Запеленала ночь мой город в снег.

У изголовья кинула сугробы.

Куст под окном, что беззащитно блек,

укрыла в белотканную утробу.

Калачиком свернулась в облаках луна,

пригрелась и проспала чудо:

в свою обитель тихо, как монах,

пришёл январь. Скулила вьюга...»

• это отрывок из стихотворения стильной и таинственной современной вильнюсской поэтессы Иланы Эссе.

Не менее загадочная Лена Элтанг, покоряющая уже третью европейскую столицу «творческого проживания», вводит в свой мир «недосказанности» о нашем городе несколькими строками:

«Двести восемь дней ненужных

до Великого поста,

сто дерюжных, восемь вьюжных,

ненадёжных сто, а там,

подмастерье неумелый,

живо крышку поднимай,

в гжельских перьях сине-белых

из обжига выйдет май,

воскресеньем сыропустным

подведёт живот с утра,

сладкой луковицей хрустнет

купол Павла и Петра».

В этих строках легко узнаётся неприметная церковь на рабочей окраине Вильнюса, замеченная и в поэтических пробах Елены Шеремет:

«Красив Петра и Павла купол снежный,

и лес Антоколя, что дорог мне и мил,

а силуэт костёла Анны нежный

кого, скажите...»

• «...не пленил!» - так и хочется ей подпеть.

А одним из первых поэтов, оставивших письменное поэтическое упоминание о нашем городе на языке Александра Сергеевича Пушкина, по всей видимости, был автор «Записок русского офицера» Фёдор Глинка, награждённый «в кампанию 1812 года» шпагой за храбрость:

«Вот Вильна, польский град,

французами кипит!

Двадцатиградусный мороз трещит!

И русские сердца трещат

от правой мести!»

• такими строками вписывается в историю нашего города будущий декабрист, правда, не упоминая о том, что русские войска оставили город и французского императора без «исторической битвы» у стен Вильны, которую Наполеон, прошедший пол-Европы, всё-таки ожидал. Но о «рекогносцировке» никто од не пишет - ни в восторженной, ни в грустной форме. Дома виленских жителей тогда были избавлены от разрушений, в связи с чем польский поэт Адам Мицкевич, учившийся в нашем университете, мог позже восторгаться:

«Я был в тевтонских крепостях.

В тревоге

Глядят на них, бледнея, храбрецы.

Но трокский или вильненский дворцы

Ещё величественней их»

• пророчествует он в «Гражине» о возведении из небытия Дворца правителей. Высланный ненадолго в почётную «санкт-петербургскую ссылку», он успел тесно пообщаться с Александром Сергеевичем, и плодом их дружбы стал литературный перевод поэмы «Будрыс и его сыновья», где есть и такие строки:

«Справедлива весть эта:

на три стороны света

Три замышлены в Вильне похода

Паз идёт на поляков,

а Ольгерд на пруссаков,

А на русских Кестут воевода...»

О дохристианских нравах в княжеской столице при великом литовском князе Ягайло можно прочитать у Александра Александровича Навроцкого в исторической драме «Крещение Литвы»:

«…А как же мне

Твердил сегодня жрец, что с Вами

Приехал в Вильну, что ваш Бог

Велит врагам прощать обиды...»

Однако литературные достоинства этого поэта и драматурга «перечеркнула» его должность виленского прокурора в чине генерал-лейтенанта и участие в подавлении восстания 1863 года. Лишь «народный» романс «Есть на Волге утёс» на стихи Навроцкого до сих пор любим и исполняется.

Старшему поколению виленчан от одного из самых выдающихся представителей философской и политической лирики Фёдора Тютчева ещё со школьной скамьи знакомы «виды» с Замковой горы на русский район города, где издавна селилась «Русь купеческая и ремесленная»:

«Над русской Вильной стародавной

Родные теплятся кресты -

И звоном меди православной

Все огласились высоты».

Помнит это поколение и современника русского поэта того далёкого ХIХ века, жившего в «Вильне стародавной», крестьянина Ивана Кодратьева, восторгавшегося Пречистенским собором:

«Кого из русских не пленяет

Великолепный этот храм?

Кому он дум не навевает,

Отрадой сердце не ласкает

И не уносит к временам…»

«На берегах реки широкой,

Что лентой синей улеглась,

Как обновлённая гробница,

Лежит литовская столица...»

• это уже из литературного наследия горожанина начала следующего, ХХ века, из «Картинок детства» Александра Жиркевича.

«У ног «стародавняя Вильна» -

Сеть улиц, строений и крыш,

И Вилия ропщет бессильно,

Смущая спокойную тишь»

• вторит ему восхищённый увиденным с башни Гядиминаса Валерий Брюсов, один из блистательных русских поэтов «серебряного века».

Другой его представитель, сатирик Саша Чёрный, некоторое время проживший у нас, разгадывает «виленский ребус»:

«О, Рахиль, царица Вильны!

Мысль и логика бессильны, -

Этот дикий ребус стильный

И Спинозе не понять...»

Советский поэт, драматург и переводчик Дмитрий Кедрин в исторической поэме «Хрустальный улей» добротными и несколько тяжёлыми строчками запечатлевает картинки утренней жизни просыпающихся горожан:

«Рынок вымели дворники,

месяц стоит на ущербе,

Нищей польскою девочкой

бродит по Вильне весна

В бедном ситцевом платье

в серёжках голубенькой вербы.

Брызнул солнечный луч,

купол церкви позолотя...»

• тут же узнаём Константино-Михайловскую церковь, ведь только на ней, возведённой в канун Первой мировой войны в честь 300-летия дома Романовых, были покрытые золотом купола.

Та война вынудила приехать на Рождество 1914 года в прифронтовую Вильну и молодую Анну Ахматову для проводов на передовую мужа Николая Гумилёва. Столкнувшись с суровой реальностью на наших улицах, она напишет:

«Кому-то жёлтый гроб несут,

счастливый кто-то будет с Богом,

а я забочусь о немногом,

и тесен мой земной приют».

В 1915 году после упорных боёв с войсками кайзеровской Германии на подступах к Вильне русские войска покинули город без боя, тем самым снова сохранив от разрушений его достопримечательности.

Через несколько лет победившие классового врага и строившие социализм соседи восхищались:

«Литва, Литва! На всём просторе,

Где раньше был российский трон,

Лишь ты одна даёшь обжоре

Припомнить рай былых времён…

Лишь на тебя глядят умильно

Соседей зоркие глаза

Из-за еды твоей - и в Вильно

Ежеминутная гроза»

• фиксирует известный журналист и поэт Аркадий Бухов.

Октябрьская революция 1917 года перекроила Российскую империю, поразбросав россиян по всему белому свету. Узнав из газет, что священнику из Вильны Георгию Спасскому певец Фёдор Шаляпин пожертвовал на русских безработных-белоэмигрантов в Париже свою посильную лепту, бывший дворянин Владимир Маяковский ёрничает по-большевистски:

«Вынув бумажник из-под хвостика фрака,

добрейший Фёдор Иваныч Шаляпин,

на русских безработных,

пять тысяч франков,

бросил на дно поповской шляпы...»

Современным литературным исследователем «межвоенной Вильны», доцентом кафедры славистики Вильнюсского университета Павлом Лавринцом открыты читателю имена почти трёх десятков малоизвестных поэтов разных национальностей, живших в нашем городе, писавших на русском языке и сумевших в условиях вынужденной эмиграции объединиться и издать поэтический альманах.

Одной из них, Лиле Клебановой, удалось подметить надвигающуюся вторую катастрофу двадцатого века, передав предчувствие стихотворением «Вильно»:

«Овеянный прошлым

воинственных дней,

Сонный город застыл в ожиданье.

По куполам помертвевших

старинных церквей

Луч, скользнув, улетел на скитанье.

Тают своды заглохших

забытых церквей

в золотой шелковистой пыли.

И Христос в венце из кровавых терней,

реет в тихой бездонной дали...»

Вторая мировая война для города начиналась дважды - в 1939-м и 1941 году, когда в основном от бомбёжек пострадали улицы, где компактно проживало еврейское население.

«Здравствуй, красавец Вильно, Вильно,

Все мы тебя любили сильно.

Было нас много

Милостью Бога,

Только, увы и ах,

Нас не отыщешь в гетто, в гетто -

Мы по соседству где-то, где-то,

В тёмных дубравах,

Солнечных травах

И полевых цветах».

«Вильнюсское гетто» академика Российской академии естественных наук и известного барда Александра Городницкого – скромный поэтический памятник погибшим горожанам.

Победная лирика родившегося и похороненного в нашем городе литовского поэта Людаса Гиры, сочинявшего на литовском, польском, белорусском и русском языках, представлена написанным в июле 1944 года отрывком:

«В московском небе я видал

и твой салют,

Родимый Вильнюс наш,

моей земли святыня.

Во славу Родины восторжествует труд,

Прекрасней будешь ты,

чем был в веках доныне...»

Аура наших мест не даёт спокойно спать и приезжим поэтам. В Вильнюсе они влюбляются, радуются, страдают…

Читаем у Константина Левина:

«Дзенькуе, полуполячка из Вильнюса!

Ты тихо вышла из-за угла

Я и не подумал, во что это выльется,

И старую шкуру мою прожгла».

Или у Александра Межирова:

«По Вильнюсу, примерно в тот же час,

Двух собачонок женщина водила.

Бессонницу свою заполнить тщась,

Со мной болтала искренне и мило...»

«А Вильнюс пахнет персиком и хлебом,

и хлебом не корми -

лишь дай влюбиться,

иду и понимаю, что попала,

всмотревшись в эти улицы и лица...»

• вздыхает киевлянка Ева Шателей.

Владимир Высоцкий, дававший здесь концерты, шутит о чём-то своём:

«Пусть в ресторане не дают на вынос,

Там радио молчит, там благодать.

Вбежит швейцар и рявкнет:

«Кто на Вильнюс?

Спокойно продолжайте выпивать!..»

Город притягивает к себе поэтов, а потом увековечивает их имена памятными досками. Особенно, если уехав за океан, они получают Нобелевскую премию, помня, прославляя и шепча заклинание о наших храмах:

«Сверни с проезжей части

в полуслепой проулок и, войдя

в костёл, пустой об эту пору,

сядь на скамью и, погодя,

в ушную раковину Бога,

закрытую для шума дня,

шепни всего четыре слога:

Прости меня».

Иосиф Бродский останавливался в Вильнюсе на улице Лейиклос, так неожиданно совпавшей с его родным ленинградским Литейным проспектом, а стихи неоднократно посвящал Томасу Венцлове, с которым дружил более тридцати лет.

А четыре слога Бродского - «прости меня» - пронести бы покаянно каждому из нас через всю жизнь…

Лауреат Государственной премии СССР Роберт Рождественский долго был дружен с литовским художником-графиком Стасисом Красаускасом, автором эмблемы популярного в 60-80-е годы российского журнала «Юность». Рождественский посвятил другу несколько стихотворений, в одном из последних тень рифмы скользит по знакомым улицам:

«Этих стихов ты не прочтёшь никогда.

В город ворвались, зверея,

белые холода.

Сколько зима продлится,

вылившись через край.

Тихо в твоей больнице.

Стаська, не умирай!»...

Поэты следующего поколения чутко реагировали на всё, происходившее у нас совсем недавно.

«Во время очередного путча

под Вильнюсом, в августе, возле пяти

я ехал просёлком, а сизая туча

сопровождала меня в пути...»

• начинает отсчёт нового времени Георгий Ефремов.

«Могильную горсть земли

мешая, своей и вашей,

чьи мёртвые там полегли,

под стенами телебашни?»

• вопрошает известный московский журналист и бард Нателла Болтянская.

(Окончание на стр. 32.)

Евгению Рейну остаётся лишь констатировать:

«Всё сменилось - и карта, и флаг,

и вывеска,

Но, спросонья глянув

в распахнутое окно,

Ты вполне утешаешься,

в окружной панораме выискав

Те же шпили и купол,

прибавленный к ним заодно.

Казимир, Иоанн, Михаил,

Кафедральный –

вполне достаточно,

чтоб отпущенных лет свысока

не считать ни во что…»

В нашем городе краковский поэт Лешек Длугош в маленькой поэме «У гроба Сырокомли» бесхитростно сокрушается о своём соотечественнике и собрате по перу, «который после Мицкевича не имел соперников в польской литературе»: «...Преданный земле в своём краю, теперь лежишь в чужом...», демократично заканчивая:

«Пусть Пасхальные барвинки

Оплетут Твой скорбный камень.

Польских, русских и литовских -

Здесь их много разных. Амен...»

Не правда ли, чудесно подмечено: «Здесь их много разных. Амен...»

Целый цикл стихов о Вильнюсе написан и Юрием Кобриным:

«Русский театр сокрушается

в Вильнюсе -

ни карниза, ни фриза, ни архитрава.

Что не продали, то исподволь вынесли

или трактором утрамбовали

в гравий».

Читателям из других городов подчас невдомёк, что тут у нас происходило:

«И вышли: Майронис, Мицкевич, Шевченко - к церквушке!

Там Пётр крестил Ганнибала!

И замерли: встретил их Пушкин в простенке,

как и полагается, без пьедестала...» (Юрий Кобрин)

«Купель прадеда» главного русского поэта - один из древнейших храмов города - воспел и вильнюсец Влад Швейн, акцентируя 500-летнюю реальность стоящих рядом Божьих домов:

«Куполок «Параскевы»

и «Аннушки» шпили

пять веков ведут разговоры.

Этот город храним

благодатью святынь

и крестами церквей и костёлов».

А вот декламация новой горожанки - Наталии Бабельчус - по-юношески восторженна и бесхитростна:

«Домом стала Литва мне теперь.

Вильнюс - город, земли той столица,

Для меня распахнул свою дверь...»

Не завуалирована и искренность периодически навещающей Литву москвички Ольги Слободкиной, раскрепощёно вздыхающей:

«Оторваться от всей суеты

В скором поезде курсом на Вильно,

И отдаться в объятья мечты

Безоглядно и любвеобильно...»

«Прогуливаясь от Михаила до Анны,

обходя костёлы, кафе, пивные,

припоминаешь и постоянно,

что ещё времена иные...»

• это снова цитировавшийся ранее Евгений Рейн, очень много стихов посвятивший Литве.

«Костёл Анны, костёл бернардинцев,

трёхсотлетний пустующий дом.

Тут не конь Гедимина копытцем –

бьёт минувших эпох метроном»

• чеканит другой поэт Николай Морозов.

«Косые улочки, костёлы, башни...

В закатной дымке пламенеет Анна.

И души вместе, как когда-то наши,

Появятся, исчезнут – всё в тумане…»

• пишет вовсе неизвестный автор, скрывшийся под электронным ником grey-cardinal17.

Это строки поэтов «разных времён, стран и народов» только об одной из любимейших архитектурных жемчужин города, которую французский император Наполеон желал перенести в Париж, а русский поэт Борис Чичибабин сравнивал с церковью в Коломенском:

«Здравствуй, царевна средь

русских церквей,

Бронь от обидчиков!

Шумные лица бездушно мертвей

этих кирпичиков...

Это из злыдни, из смуты седой

прадеды вынесли

диво, созвучное Анне Святой,

В любящем Вильнюсе».

У Любови Турбиной из Беларуси при встрече с главной иконой города, почитаемой как и православными, так и католиками, переживания почти осязаемы:

«Старый город – створки рамы,

вдруг раздвинулись – возник

Матка Боска, Острой Брамы,

Богоявленный Твой Лик.

Снег колеблет очертанья,

слава движется окрест –

исполнения желанья

символ: сердце, якорь, крест.

Ввысь уносятся напевы...

Замолить невольный грех.

Помоги, Святая Дева:

стыдно быть счастливей всех!»

А вот у Ревекки Левитан из далёкого Израиля, создавшей целый стихотворный цикл о местах своего детства, ностальгия чувствуется в каждой строке:

«Бокшто улица там выгибала

бедро своё женское,

в православный собор уводила,

старинный Пречистенский,

чтоб до мозга костей ощутили мы

камня эротику,

этот город лелеял и пестовал

в каждом невротика...»

Но и c не уехавшей Евой Ахтаевой, одной из вильнюсских поэтесс «лирического романтизма», читателю тоже не всегда легко:

«Всё пережить, боль выплакав в тиши.

А значит, вновь не продлевать скитание,

Нас покидающей, но любящей души,

Вернувшей Богу Богово создание..»

Но вселяют надежду строки Валерия Срибного, участника современного литературного объединение «Плеяда», недавно принятого в Союз писателей России:

«Уткнулись в небо купола

(неужто вправду ближе к Богу?)

И указуют ту дорогу,

что нас бы к истине вела.

Вечерний Вильнюс весь в огнях,

в рекламах, празднично расцвечен…»

Как видим, язык Пушкина, исключённый из государственной жизни страны, успешно продолжает жить в её культурной среде. И даже небольшие выдержки из написанного на русском языке только об одном нашем городе могут дать представление о том, какое духовное богатство досталось по наследству вильнюсцам от тех, кто раньше любил этот город. Точно так же, как продолжаем любить его мы.