Несломленный

Было это в начале шестидесятых.

Мы с семьёй тогда жили в Вильнюсе. Однажды моя мать сказала мне: «Сегодня у нас будет интересный гость...»

И действительно, гость с труднопроизносимой для нас фамилией Вормсбехер оказался очень интересным человеком и вдобавок прекрасным рассказчиком. Рассказывал он настолько интересно и увлекательно, что слушать его можно было бесконечно.

Выяснилось, что он состоит в том же «Совете ветеранов» вильнюсского микрорайона Жверинас, что и моя мать. Там пенсионеры (в те ещё советские времена) на общественных началах помогали сотрудникам местной милиции в перевоспитании «трудных» подростков из неблагополучных семей.

Именно там моя мать и познакомилась с этим человеком.

Ещё до его прихода моя мать рассказала мне, что он – обрусевший немец из российского Поволжья. В давнем прошлом, т.е. ещё до Великой Отечественной войны, он был председателем райисполкома одного из огромных приволжских районов России. И его постигла участь многих и многих способных руководящих работников того времени. Он был репрессирован и отсидел в сталинских лагерях в качестве политзаключённого огромный отрезок своей жизни – целых семнадцать лет!

И вот он у нас дома. Это был человек небольшого роста, крепко сложённый, с совершенно белой седой головой, приветливый и вежливый. Для своего пенсионного возраста он был удивительно подвижный и моложавый. Видно было, что он искренне радуется жизни и своей полной свободе.

Сидя у нас за столом с чашечкой чая, он умно и легко касался разных злободневных и житейских тем. А когда моя мать, бывшая учительница русской литературы, стала обсуждать только что опубликованную в печати работу Солженицына «Один день Ивана Денисовича», Вормсбехер увлечённо спорил с нами, говоря, что автор не совсем прав, что он слишком сгустил краски. Он утверждал, что до такой степени потери чувства собственного достоинства, как у героев Солженицына, политические заключённые всё-таки не доходили.

Будучи у нас в гостях, он нам рассказывал о том, что отбывал заключение в разных лагерях. И в большинстве из них политзаключённые обычно держались отдельно от уголовников. А в тех случаях, когда они находились вместе, «политические» держались по возможности совершенно обособленно. Он рассказывал, что они всегда старались объединиться, соблюдая закон взаимопомощи и взаимовыручки. Именно это давало возможность выжить в невыносимо тяжких условиях заключения.

Как ни странно, но уголовники почему-то чаще всего относились к ним сочувственно.

«Политические» были на полном самообслуживании. Они сами готовили себе пищу, ухаживали за больными и вели своё нехитрое общее хозяйство. Их существование было настолько суровым и трудным, что каждый из них хорошо знал, сколько крупинок полагается на одну порцию каши, какая крупа, развариваясь, сильнее увеличивается в объёме, а какая лучше утоляет голод. Их всех, как и любых других заключённых, использовали на ежедневных тяжёлых физических работах.

Но, несмотря на всю тяжесть и безысходность их существования, они всеми силами старались поддерживать друг друга, укрепляя в других надежду на будущее. Они всё-таки верили в торжество справедливости и в освобождение от этого бесконечно длинного кошмара заключения. И даже находили в себе силы для организации разного рода курсов для повышения собственного образования, для обучения друг друга разным профессиям. Свободные от тяжёлой работы минутки они использовали (да, да, не удивляйтесь!) для организации художественной самодеятельности, обучению разным видам искусства, для творчества, сочиняли стихи и музыку.

Рассказывал он и о том, что у них существовала даже подпольная партийная организация коммунистов. Они верили, что в тогдашнее руководство Компартией в СССР пробрались «не те люди» и что обязательно настанет такое время, когда партия очистится от этой накипи.

Но заключение есть заключение. Конечно, бывали случаи, когда некоторые из «политических» не выдерживали непривычно тяжёлых физических нагрузок или же умирали от болезней, от недоедания. Некоторые, не в силах вынести тяжкую душевную травму от несправедливого приговора, впадали в депрессию и даже сходили с ума или кончали с собой. Но это было не так часто. Потому что остальные политзаключённые всеми силами старались не оставлять человека наедине с самим собой, с его болью и переживаниями.

Рассказ Вормсбехера производил на слушающих потрясающее впечатление, пожалуй, ничуть не меньшее, чем нашумевший тогда солженицынский «Один день Ивана Денисовича».

И вот, после всех таких тяжких испытаний, выпавших на его долю, после бесконечно длинной и незаслуженной изоляции от всего общества, а точнее, от самой жизни, этот по-настоящему мужественный человек не дал поселиться в своей душе ненависти и злобе к людям.

Он сохранил доброжелательное отношение к окружающим, желание работать и быть полезным для других, сохранил оптимизм, завидную энергию и любовь к жизни.

Именно его непоколебимая вера в победу добра над злом, его чувство собственного достоинства, неистребимая жизнерадостность и человечность вопреки всем жизненным невзгодам настолько потрясли моё воображение, что, хотя я видела этого человека только однажды, но запомнила его рассказ на всю жизнь.

И во все последующие годы во времена жизненных невзгод, посреди бед, посылаемых мне судьбой, когда, казалось бы, уже не оставалось никаких сил перенести, пережить очередное испытание, я всегда вспоминала этого человека, Человека с большой буквы. И всегда это снова помогало мне выжить.

Память о его мужестве и стойкости каждый раз придавала мне ещё немного сил, не давая упасть или сломаться под натиском жизненных бурь.

Лидия РОМАНОВА-ПАПЕЧКЕНЕ,

Вильнюс