…ИЛИ, МОЖЕТ, НА АФИШУ, ЧТО УПАЛА ВАМ НА КРЫШУ. Часть 2
А как Игорь спасся? Просто бежал по тонкому льду только что вставшей речки. Косолапый пару раз провалился под лед. Стянул мокрые штаны (потому как в мокрых штанах бежать по льду крайне затруднительно, проще говоря - тяжело) и заковылял обратно в лес. В одной шапке. Вижу ухмылку на вашем лице – не верите. Ну, да, присочинил. Слегка. Не банкир Игорь, не банкир. А только экономист в банке. А все остальное… Так и я сначала не поверил. А теперь вот сильно сомневаюсь в своем неверии. Нехорошо то, что я ищу аргументы там, где их, может быть, и быть не должно. Ведь случай с медведем-шатуном редкий даже для Сибири, не говоря уже о Канске. И что он может дать для реалиста? Какой урок вынесет реалист из сюрреалистической истории? Поэтому будем считать, что случай, приведенный здесь, не выдерживает никакой критики. Тем более, что если задаться целью насобирать таких случаев, то вы и без меня их наберете мешка два.
Вот, например, Джеф, профессор, умница, энтузиаст животного мира, я так бы его охарактеризовал, один из совладельцев «Энимал Плэнет». У меня шапочное знакомство с его семьей, поэтому не буду называть его фамилию. Джеф и все, чтобы вы не решили, что я делаю себе имя на известных людях. Да там и не так много таких веселых ведущих, поэтому, если вы уж загоритесь желанием узнать, какого такого Джефа я имею в виду, то без труда и сами его разыщете. Он, как бы, между прочим, рассказал мне (через свою тещу), которую я знаю давно и хорошо, про одну удивительную историю. История не вымышленная, потому что профессор врать не может по определению. Или он говорит одну только правду (и только правду) и тогда ему присваивается звание профессор или он врет с экрана, показывает различные фокусы и ему не присваивают звание профессор, а с позором изгоняют со всех образовательных передач на передачи второсортные, типа: «Угадай мелодию!». Так вот Джеф, самый настоящий профессор, столкнулся с удивительным случаем в окружающем его мире. Он заприметил необычную синицу на кормушке, которую повесил у себя в саду, дабы и в часы досуга наблюдать обычаи и пернатых, на которых в основное рабочее время сил обычно не остается. Ну, еще бы ее ему не заприметить! В ушах у синички были, самые что ни на есть человеческие сережки! Но, это как-то не очень сильно его взволновало, а то его взволновало, что как-то необычно она стучит клювом по кормушке. Какой-то «живой» звук. Ну ни будь Джеф биологом, если бы не обратил на этот стук никакого внимания. Он сделал около 300 записей синичкиного стука на различные звуконосители. И показал их знакомому радисту-любителю. Тот по первой же записи выдал: Хау ду ю ду, Джеф? (азбука Морзе). Мол, синичка выстукивает: Как дела, Джеф? По-английски, естественно. Джеф вначале жутко обрадовался, а потом скис. Потому что после первого восторга от открытия пришло другое чувство, чувство ответственности перед подрастающим поколением, про которое я говорил вам чуть выше. Помните? Ну, Джефу хотелось остаться профессором, а не спуститься в какую-нибудь развлекательную передачу. Поэтому и всем домашним Джеф строго-настрого запретил рассказывать про эту синичку (и теще тоже). На его месте так поступил бы любой профессор! Потому что, тут и большого ума не надо, чтобы догадаться, почему так испугался профессор. Вы представляете, если бы на работе (на «Энимал Плэнет») узнали, что Джеф установил связь с синичкой, у которой в ушах сережки, и каждое утро она его спрашивает: Как жизнь, Джеф?.. То-то. Так что, много еще чего, наверно, скрыто от нас с вами самими нами. Мы вынуждены скрывать удивительные случаи и факты, потому что эти случаи не укладываются в привычные схемы, разрушают стереотипы. А вместо этого строим глубоко под землей огромные адронные коллайдеры, в которых происходят (замечу, за огромные деньги) совершенно безобидные вещи, несравнимые ни с подвигом Наталии, ни с историей про медведя-шатуна. И, теперь вам понятна та поддержка, которую весь честной народ оказывает традиционной науке, пусть даже ее бюджет позволяет одеть всех бурых и белых медведей по последней моде, верит исключительно людям в белых халатах (и даже врачам), а не верит случаям, которые выходят за рамки традиций! Не верит и течениям типа супрематизм (по той же причине). Нет, не порвут и биологи с реализмом и не примкнут к сюрреалистам. Для всех людей науки здесь большой риск есть, большая опасность для их земного существования.
Ну и почему же я так не люблю зиму? В детстве мы холода почти не замечали. Или замечали, но как-то приспосабливались. Самые яркие картины из зимнего детства, это когда лыжи в руках, но даже не в руках, а прижаты к туловищу. Пальцы не разгибаются, слезы, выступившие от холода, застывают на щеках. И бредешь ты со своим детским зимним скарбом по оврагу, в котором и проходили все наши гуляния на лыжах и санках. Ноги скользят на ледяной горке, а ты лезешь на самый верх горы. Как гном, который отстал от санного праздничного поезда Деда Мороза, где шумно и весело и теперь тебе надо догонять эту веселую жизнь. Потому как теплая печка, горячий чай и прочие радости жизни там, наверху. Ребята постарше уже давно скрылись на темнеющих вершинах оврага, оставив самых маленьких здесь в овраге, доказывать своим личным примером теорию Дарвина о сохранении (и выживании сильнейших) видов. Даже в армии, после неожиданной тревоги, когда нам не дали переодеться в теплые ватники и валенки, а погнали в шинелях и сапогах на стрельбище, в госпиталь с обморожениями попали только двое: я и капитан Марьянов, командир роты. Все наши солдаты пережили этот неожиданный катаклизм без последствий. И потом в совершенно зрелые годы - пытаясь свести концы с концами, хотя и концов уже никаких не было, а были сплошные долги - тащишь на продажу мешки с шишками по зимнему лесу, чтобы встретить Новый год не за пустым столом, а в лесу – никого. Ни одной души. Только Дедушка Мороз, но уже не детский веселый и с мешком подарков, а суровый и хитрый. Злой. Взрослый Дедушка Мороз. И тащишь ты эти мешки с шишками, как лыжи в детстве, прижав их к туловищу, утопая в снегу. А за тобой следом, точнее, за вами с Дедом Морозом, тень Дарвина, которая ехидничает под каждым кустом: «Я же говорил. Я же говорил…». Химлесхоз, в который я залез после авиации, чтобы иметь свободные дни для рисования, благополучно ухнул в лихие девяностые и выручает сейчас только подножный лесной корм: ветки и шишки. И друзья, которые верят, что у тебя временные трудности и дают в долг. Согревает и замечательная, удивительная фраза: «Художник должен быть голодным!» И все верят, что так должно быть. А как же иначе? Накорми этого дармоеда, так он и поверит в свою исключительность. Будет икать от жирного плова и сморкаться в накрахмаленный рукав белой рубашки, как олигарх… Не в качестве осуждения, а как факт, что сделал бы Явленский без денег Марианны? Веревкина получала пенсию отца. Но получать деньги (и большие по тем временам) она могла только до вступления в брак. Не Алексей ли отговорил ее от этого скользкого и неверного брачного шага?
Совсем недавно Оля принесла добрую весть. Она побывала на курсах повышения квалификации учителей. Холеный директор тех курсов учил учителей начальных классов успешности, которой сам (он так выглядел) овладел в полной мере. Главное, говорил лектор (Оля все записала, потому что ей есть с кем поделиться такими знаниями), это планирование! Да, и надо обязательно записывать все свои планы на бумаге, только тогда они осуществятся. Что вот, например, он запланировал побывать в девяносто двух странах, и побывал уже в шестидесяти. Еще он рассказывал удивительные вещи про открытия врачей-ученых, что если человек 21 день подряд будет делать зарядку, то тогда и на 22 день ноги физкультурника поволокут, может быть, и помимо воли тренирующегося, его тело на зарядку. И это даже не сила воли, а что-то другое. Но главное – план! И если вы запишите свою мечту (желательно на бумаге), и запишите план ее осуществления, то через год-два она осуществится.
У тебя какая мечта? - спросила Оля. – Купить землю под виллу в Италии, - ответил я. - И вот план ее строительства. - Я же серьезно, - обиделась Оля.
Так и я серьезно, - ответил я. – Разве это мечта: съездить куда-нибудь, а потом вернуться? Мечта должна быть из разряда вещей неосуществимых. Вот это мечта! А разве это мечта – продать картину в два раза дороже, чем ты ее хотел продать? Или побывать в нескольких странах… Пусть даже в шестидесяти двух.
Если ты настоящий художник, то ты знаешь, догадываешься, сколько стоят твои работы. Ты знаешь и о чудовищной несправедливости, которая существует в современном мире – твоя работа будет приносить радость коллекционеру, владельцу галереи, но вряд ли тебе. О, как бы ты обрадовался, когда увидел, что у тебя получилось не на одну виллу. Ты же ждал этой минуты, но не думал, что это случится так быстро, так легко. Конечно предполагал… Но опять оглядываюсь на Веревкину...
«Так как Бог есть правда, красота и закон, эти люди, отличающиеся от всех остальных, хранящие в себе чувство Бога, называют себя философами, художниками и пророками. Чем больше чувство Бога в них берет верх над человеческой волей, тем ближе они к Богу и дальше от людей. …Человек, видящий в Боге красоту, стремящийся найти формы, чтобы сделать Бога видимым, - это и есть художник».
Эти слова Марианны нравятся мне и не устраивают меня. Может быть, что это определение очень точное, правильное. Правильное настолько, что не дает моим собственным мыслям проникнуть, просочится через это определение. Напитать их собственными ощущениями, чтобы как-то их присвоить. Приспособить под себя. Человеку нужно обладать собственным слогом, пусть несовершенным, но своим. И именно слова Марианны ставят тебя в тупик. Так, так, правильно. Вот причины того беспокойства, которое и заставляет художника отправляться в незнакомое путешествие. Искать неизвестные доселе формы, знаки, собственный художественный язык. Но как тогда объяснить существующий уклад в современном искусстве, как объяснить тот поиск, который происходит у всех нас на глазах, и это поиск денег. Больших денег. И кому-то выпадает стать их обладателем. Стать успешным художником. Так кто же прав? А кто неправ? Слова Веревкиной совсем о другом. Так может ли совпасть благополучие с назначением на должность кумира изящных искусств? Может ли Господь благословить за то, что ты не такой как все? Поощрить за труды твои! Или поощрение - не твой удел. Кесарю – кесарево… Н-да. У меня нет ответа на поставленный вопрос. Не могу разобраться.
С какой же стороны посмотреть на проблему? Если только с «физической», то можно представить, что в искусстве, так же как и в природе, идет непрерывная борьба. Борьба хороших и плохих, белых и красных. Мир устроен так, что без борьбы человек хиреет и заболевает. И внутри человека идет борьба: хорошие бактерии ведут бой с плохими. Если останутся только хорошие, то это так же опасно, как если бы остались только плохие… Здоровый человек такой, у которого внутри идет сражение, и нет перевеса ни у одной стороны. Понимаю, что у меня примитивный взгляд на борьбу «темных» и «светлых» сил в искусстве. Но другого, который стал бы моим, пока нет, Поэтому и пытаюсь разобраться. Есть поле битвы и в человеческой деятельности, а конкретно - в искусстве. Должно быть это поле. Где так же «реализм» спорит с … А с чем он спорит-то? Не знаю, с чем спорит, но – должен же спорить. Хотя нет, «реализм» не спорит, потому как давно находится на заслуженном отдыхе.
Есть виды, которые просто рождены для того, чтобы показать, насколько слаб художник. Как легко его купить! Например, «соцреализм». Сейчас в роли соцреализма, наверно, поп-культура. Та же идеология «творчества», если можно так выразиться. И класс, которому служит поп-культура, будет побольше, чем класс в угоду которому «творили» соцреалисты.
Не хочется переводить все на какие-то идеологические рельсы. Неправильно так делать, а как правильно - не знаю… Должно быть равновесие, но если соперничество вкуса (не совсем точно выразился, понимаю) - план от Господа (здесь трудно не согласиться с Веревкиной, что труд художника - труд от Бога), то почему же творцы вечно проигрывают в настоящем? Но должна быть борьба, то напряжение, при котором появится шедевр. Должны быть та энергия и сила, которые вытолкнут на поверхность, позволят прорасти настоящему произведению искусства! Заставят художника идти вперед, заставят искать свою дорогу.
«Хорошая живопись уже сама по себе благородна и благочестива, ибо ничто так не возвышает душу знатока и не пробуждает в ней благочестия, как самая трудность достижения совершенства, которое ведет к Богу и с ним соединяет: ибо хорошая картина – это ничто иное, как отблеск божественного совершенства, тень его живописи, музыка и мелодия наконец, и только великий ум может воспринять ее, и то с трудом; поэтому она так и редка, что лишь немногим дано возвыситься до ее понимания и обрести уменье ее создавать». Вот такую красивую цитату я взял в книге Луи Арагона «Анри Матисс, роман» на странице 55. Глава так и называется «Точка зрения Микеланджело». И еще одно место из Микеланджело, где он рассуждает (и осуждает ее) о назначении фламандской живописи «… для того, чтобы пленить поверхностный взгляд, либо вещи, приятные ему, либо такие, о которых нельзя сказать ничего дурного, например святых или пророков. По большей части это ткани, домишки, ярко-зеленые поля в тени дерев, реки и мосты, то, что именуется «пейзажем» с множеством разбросанных там и сям фигур».
Как хотелось бы «уложить» сей текст на сегодняшний день. На сегодняшнюю (усложненную) современную картину. Ведь человек пытается придумать не только новые машины и механизмы. И новая картина это же не обязательно запутанный стальной трубопровод, который ведет ваш взгляд к современному городу вдалеке. Это может быть одинокий квадрат на холсте, а рядом (на другом холсте) другой квадрат. Такой же, но совершенно бессмысленный, с точки зрения искусства, по сравнению с первым.
Как бы хотелось показать всем на сермяжную правду слов Микеланджело, особенно, когда встают к трибуне современные реалисты (второго и третьего призыва). Люди с почти безупречной репутацией и с такими же глазами, которые почти искренне верят, что только с фарфоровым сервизом (с такими же фотографически безупречными чашками и блюдцами) можно сотворить что-то стоящее на полотне. И они, конечно же, рады, что появилась поп-культура, которой можно напугать обывателя. Да так напугать, что тот пробежит километров восемь кряду и забьется под лавку. И будет теперь стороной обходить (как только вылезет из-под лавки) всякие арт-вернисажи, где клеят супы Уорхола (или самого Уорхола лицом к стене), или делают еще чего похлеще…
Бамбук – не ветер, не ручей, не птица!.. Мне хорошо в тени твоих стволов. И если б не фамилия Петров, я мог бы навсегда с тобою породниться,
как мой далекий друг Сунь Чжан, Провинция Ху-Энь…
Ну это уже не Микеланджело. Это я – Сергей Евтухов
«Отличие человека от других животных в том, что человек говорит и пишет, рисует и фиксирует музыку. Его отличие в изобретении и употреблении знаков. Обезьяна копирует жест человека, человек называет жест, называет обезьяну. Имя – не портрет. Но интеллект человека таков, что в имени есть сходство с предметом… Рисунок – язык в этом чудесном смысле»
Перечитав вместе с вами Луи Арагона согласимся (или не согласимся, выбор за вами), что копирование очень похоже на жест обезьяны. Что художник не только может, но и должен «отыскать» свой язык. Теперь я подтяну легкую артиллерию в лице все того же Арагона…
«Совершенно ясно, что природа знака у Энгра и Матисса неодинакова: ибо знак – элемент изображения и он не может рассматриваться как нечто неподвижное, данное раз и навсегда. Знак Энгра – знак эпохи Энгра, индивидуальности Энгра. Знак Матисса отделен от него всей исторической дистанцией, пролегающей между этими двумя людьми, дистанцией, на которую от него отстает неповторимый гений Матисса.
Кроме того, как нельзя уподоблять мироощущение одной эпохи мироощущению другой, точно так же нельзя не учитывать, если речь идет об искусстве, что оно всегда искусство определенного времени и, следовательно, изобретает, исходя из всего, что этому времени предшествовало, - искусство, как и наука, изменяется».
И сейчас вместе с вами отойду в тень уютного дерева, дабы свежий ветерок остудил мои мысли. Но, виноват. Какая тень в декабре? Никакая. Поэтому сяду я лучше в кресло, в шерстяных валенках, которые подарил мне Лешек, обведу просветленным взглядом комнату – где там это покемоново отродье? - спит оно. На моем свитере. На диване. Говоря словами Веревкиной: «Если художник присваивает себе ту или иную манеру живописи, он никак не присваивает чужое. А если бы это было так, он был бы наполовину самим собой, что совершенно невозможно, поскольку человек в здравом уме не способен утратить индивидуальность».
Поэтому, считаю, что доводы, приведенные здесь, более чем убедительные - реализм разбит и бежит. Но о полной победе говорить рано. А не пора ли нам пригласить Дмитрия Денисюка, уж больно много серьезных вещей выпало сегодня на вашу бедную голову. Авангардная (извините, других не ставим) постановка в Русском драматическом театре Литвы: «Мцыри». В роли Орла-плакальщика - Дмитрий Денисюк (ох и надерет он мне уши когда-нибудь за эти шутки)… Нет, не могу поставить коллаж «Мцыри». Читатель как уткнется в коллаж, так и не сдвинется с места. Его тогда и на веревке не стащить дальше этой страницы, а у нас впереди еще много интересного.
Ну а сам-то автор (сих строк)! Ты-то как оказался в честной компании? Про Матисса в общем-то можно прочитать в книжке. Ну и про меня можно. И, надеюсь, что вы уже осилили первый том под названием «Гордо реет буревестник, так похожий на афишу» и, надеюсь, что вы не забыли мои первые шаги в пластическом искусстве. Говоря высокохудожественным стилем – набросал этот юноша некие этюды пионерского быта в танцевальной труппе могилевского Дома пионеров и школьников, под управлением маэстро Мамикона Керакозова, на паркетном полу вышеуказанного дома. Так и знаменитый Филонов начинал с танцев! Прошу простить меня за небольшую нервозность стиля, потому как сегодня по плану генеральная уборка. В мастерской, которая получилась неожиданным удивительным образом, благодаря переезду (съезду) в другую новую квартиру Веры Петровны, Оли и меня. Уже почти составлен план-график посещений мастерской друзьями, и теперь вещи и предметы застыли в ожидании. Насторожились… Ковер с прогулкой на снег подождет. Пока не до него.
Здесь есть маленький пылесос, маленький утюг (почти для носков), но нет маленького холодильника. Поэтому зимой напитки можно охлаждать на балконе. Телевизор есть - «Сони», но большой, вытянутый в глубину. Вот когда я начинал творческо-концертную деятельность, телевизоры были в новинку. Настоящим чудом. После первых гастролей сосед по улице Гришка Залмансон спрашивал меня: «Мы тебя видели по телевизору, а ты нас? Мы сидели в большой комнате всей семьей». Может быть, кто-то легкомысленно считает, что плясать – не рисовать. Зря так считаете! Обычно урок-репетиция проходил из двух частей. Станок у нас вела бывшая балерина Эльвира Петровна, жена Мамикона Керакозова. Или Маргарита Николаевна. Во второй части мы разучивали танцы. Труда это требовало от организма пионера неимоверного. И воли.
Почти перед каждым таким уроком мы с мальчишками, которым не надо было ходить по кружкам – у них было свободное посещение улицы - играли в футбол. Времени, чтобы переодеться, не было. В этом мы явно видели коварство наших родителей, которые даже в мыслях не допускали, что мы будем тратить такое драгоценное время на глупую игру: бей – беги. Играли в обычных башмаках, которые после игры тщательно вытирали потными ладошками и подкрашивали сапожным кремом, если он был. Помню, как перед станком, я стою во дворе с перевязанными на уровне коленок ногами. Ноги «от футболиста» надо было быстро переделать в ноги «от танцора». Ну, где вы видели артиста балета с кривыми ногами? И футболист, с прямыми ногами, такая же редкость как орел в ластах. Я стою и буквально до слез «подкручиваю» рубаху, которая выполняет роль тисков, стягивающих пионерские ноги на уровне колен. Эффект от такого занятия был минимальный (что криво, то вряд ли уже выпрямишь - Екклесиаст, своими словами). Его, может быть, даже не было вовсе, но в любом деле главное – процесс! А процесс шел. Потом этакой шаркающей разболтанной походкой (танцора-раздолбая), которая должна была дать понять окружающим, что к футбольному прошлому дороги больше нет, я шел в танцкласс.
Некоторые танцы со временем превращались в хореографические сюиты. Сюита хореографическая в исполнении могилевского Дома пионеров и школьников - это вам не макароны по-флотски! Сюита хореографическая - это что-то!... Это весь разномастный, разношерстный и разновозрастной коллектив (я потом расскажу), который должен петь, скакать и играть как одно целое (на одном дыхании), как некое многоголовое, многорукое и многоногое существо. Как дикий зверь, творящий чудеса дрессировки на арене цирка. От легкого постукивания дирижерской палочкой художественного руководителя Романа Шацева перед началом коленки юных танцоров начинали вибрировать и отбивать собственную барабанную дробь, которая, нам так казалось, была слышна в партере от первого по седьмой ряд включительно. В сюите нельзя ни сбиться с ноги, ни поменять от волнения партнершу, которая слева на партнершу, которая справа, ни почесаться. А если такое случалось, то неудачник мог часами сидеть в туалете, мог сбежать огородами домой прямо в матросском костюме, вобщем мог делать что угодно, но только от наказания уйти он не мог. Возмездие никогда не опаздывало и настигало всегда. Поэтому мастерство исполнителей нашего Дома пионеров неуклонно росло и концу моей творческой деятельности стало принимать ну просто угрожающие размеры.
Понятно, что лицом сюиты были мы – танцоры. За нами на сцене располагался большой отряд пионеров и (не только) школьников с музыкальными орудиями: с контрабасами, с балалайками, с трубами и барабанами. Венчало все это музыкально-хореографическое сооружение хоровое отделение голов на сорок, которое стояло за музыкантами в три ряда. Из музыкантов, как на высокогорных пастбищах среди овец выделяется пастух на лошади, торчали головы пионеров нешкольного возраста, потому как в сюите вдруг выскакивали такие сложные музыкальные кульбиты, что одними детскими руками (будь ты хоть Яша Хейфец) их не осилишь. Да по тому же барабану отстучать сигнал партизанской тревоги минуту-другую - это надо суметь! На них были белые рубахи и красные галстуки, но в настоящие пионеры их принимали очень давно - лет сорок назад.
Нет, ну не дают работать! Звонит Оля: «Как звали жену Кеннеди, президента, мы с мамой не можем вспомнить»? «Зачем это вам?» «Ну, мы тут с мамой вспоминаем-вспоминаем, не можем вспомнить, как же ее звали». « Жаклин, кажется. А что?» «Ну, у нее стиль был в одежде удачный, такие укороченные пальто, расширенные книзу». «А-а-а…»
На каникулах караван из 5-6 автобусов отправлялся на гастроли. Минск, Москва, Калининград. Обычно мы останавливались в какой-нибудь школе. Нам выдавали матрацы, простыни, подушки и мы устраивались в спортзале. Наши старшие товарищи (из группы пионеров-ветеранов) разучили за долгую гастрольную жизнь множество способов, как скоротать пред- и послегастрольные вечера. Они передавали друг другу свернутый трубочкой журнал «Огонек», в котором что-то подозрительно булькало, и веселели на глазах. Когда пионеры засыпали, мэтры начинали развлекаться. Одну шутку я помню до сих пор, потому как в этой шутке я принимал самое активное участие. Можно сказать, был главным действующим лицом. Ночью я вдруг проснулся от удара по голове каким-то странным тупым предметом, потому что в голове загудело, как будто голова моя попала внутрь барабана. Я мгновенно вскочил, точнее сел на матрац и огляделся. Все спали. Рядом около меня почему-то лежал футляр огромного контрабаса. Ага, вот почему такой мощный удар потряс мою юную спящую голову. Кто же так неудачно поставил этот футляр, что он свалился прямо на меня? Я отодвинул его подальше и только задремал, как страшный удар повторился. Мне показалось, что я проснулся тогда, когда футляр еще даже не упал, а только начинал падать. Но никто не пошевелился, я бы заметил. Весь зал спал. Конечно, все это я «наблюдал» спросонья, но ничего подозрительного. Ничего. И после второго удара, когда сон совсем прошел, стояла полная тишина. Я взялся за футляр, чтобы отнести его к стене зала и тут до меня дошло, что футляр привязан веревкой к моей ноге. Значит, достаточно было кому-нибудь пощекотать пятку спящего пионера, как пионер дергал ногой и сам себя бил футляром по голове (в качестве пионера-мазохиста и выступил ваш покорный слуга). Огромным, замечу, футляром. Я отвязал веревку. В темноте разглядел и смычок, который валялся недалеко – предмет совершенно необходимый при игре на скрипке, но совершенно не нужный в помещении, где ночью на полу спят пионеры. И только когда я поволок футляр к стене, кто-то застонал от хохота под одеялом…
Ну что может вырасти из пионера, прошедшего такую творческую школу? То есть, я хочу вас спросить, может ли в будущем такой пионер, когда станет художником, рисовать самовары (до посинения). Станет ли он ходить на презентации в костюме и галстуке. А за скромную оценку его труда каким-нибудь куратором (который и стал-то куратором, потому что был лишен настоящего счастливого детства), делать круглые глаза от восхищения и терпеливо выслушивать получасовую кураторскую хрень? Станет ли он – пионер-художник – рассуждать в интервью о вещах недостойных художника (и только об этих вещах); за сколько он продал последнюю картину, за сколько купил новую машину, и с кем ему пришлось расстаться, потому что она стала портить его имидж.
Если оставить в покое реалистов (не стреляйте в пианиста – он играет как умеет), то что-то есть в возросшем спросе на поп-произведения. Что-то в этом есть. Может быть, современному обществу не хватает, что ли, концептуалистов-нонконформистов. Не хватает юмора, не хватает куража, и поэтому глухой сдавленный смешок (деланный) от модного «кутюрье холста» воспринимается публикой как некое откровение. Я думаю, что конечно я неправ. Глубоко неправ. Что что-то еще есть в восприимчивости публикой поп-культуры. Но из плюсов ситуации отмечу один. Все больше и больше происходит индивидуализация, вот оно слово-то, искусства. Прошло время течений. Начиная с Брака, Пикассо, Малевича, Матисса, Клее, Кандинского живопись переходит к новым формам развития. Искусство становится уделом личностей. Нет, они и были всегда личностями. Но теперь они должны и думать «отдельно», вне течений, а поп-художнику все же проще (относительно проще, а кому сейчас легко?) в современном мире. Потому как у них сейчас армия «индивидуалов». Целая армия «индивидуалов».
Понимаю, что настал тот решительный час, когда нужно вытащить козыри из кармана. Как сказал кто-то очень давно: теория без практики мертва. И дабы не разрывать твое внимание, читатель, на куски, а сохранить для тебя точку опоры, напомню слова Марианны Веревкиной о рисунке, потому что волею судеб в этой книжке мы стали опираться на Матисса. А Матисс без линии, что борщ без хлеба!
«У эстетов принято, будто колорист, как правило, слабый рисовальщик. Надо сказать, рисунок колориста должен быть иным, чем рисунок того, кто видит лишь светло-темное, черное и белое». Вспомнили? Вспоминайте, вспоминайте, не спешите. «В цвете, дабы не угадывать в области невозможного, надо придерживаться органической формы, иными словами, предела объекта, более того, существует столько случаев, когда этот самый предел должно забыть, дабы колористическое впечатление заиграло во всю силу, свидетельство тому – ступни в фигурах Веласкеса, такие длинные, объяснимые впечатлением величия, которое дает монотонное тело (фигура вся в черном цвете) в сравнении с телом полихромным: лицом... Цвет растворяет существующую форму, надо найти ей собственную форму. Поскольку цвет вне логики, раскрашенная форма тоже ей не подчиняется. Форма раскрашенная находится во власти законов цвета. Яркий тон поглощает остальные, форма, что несет его, доминирует над остальными... Цвет определяет форму и подчиняется ей. Дабы проигнорировать этот закон, художники путаются в вечных дискуссиях о необходимости рисунка, забывая, что в живописи рисунок, цвет, форма, линия, тон не имеют ничего стабильного, что лишь законы, управляющие ими, имеют непреходящую ценность. Все остальное всегда остается создать тем, кто создает».
Вот для чего я сейчас вспомнил про Веревкину? Это вы меня спрашиваете? Забыл для чего. Держал в голове, бегал по комнате: сейчас запишу, сейчас запишу, и нате! Забыл. Меня в последнее время Покемон по-страшному стал доставать. Если его вовремя не покормишь, то он прямо бросается на тебя… А-а-а. Вспомнил. Хотел через слова Веревкиной о рисунке объяснить картину Матисса «Красные рыбки». А сейчас подумал, ну расскажу вам про рыбок, а зачем они вам? Тогда придется и про «Спальню» Ван Гога. Тут вот пусть Веревкина останется (не буду убирать), а я перейду к другому художнику. Пример поучительный. И с рисунком у него все в порядке. Но надо рассказать, чтобы не сложилось у вас ощущение, что я только и делаю, что выискиваю отрицательные примеры, хлопочу о том, чтобы как-то оправдать своих любимцев-художников. Да. Хлопочу. Но не в качестве простого оправдания, а глубже смотрю. И хочу, чтобы и вы глубже смотрели. Ситуация с этим реализмом уже выходила из-под контроля. Не то, чтобы «раз мне не нравится, значит плохо». Да не плохо. Не плохо. Но уже и не хорошо. Понимаете, как и человек. Вот вырастает человек, оканчивает школу, женится, стареет, внуков нянчит. Понимаете? Это тот же Иван Иванович, но другой. Не может человек прожить всю жизнь студентом или школьником. Понимаете? Так и живописные течения. Время рождаться и время умирать… Время разбрасывать камни. И время собирать (Екклеcиаст, очень близко к тексту).
(Продолжение следует)
